— Господин! Вы вернулись!
— Вернулся, чтобы вновь попрощаться, — кивнул Фролло. — Я должен уехать, Квазимодо, навсегда.
— Уехать? Король гонит вас, господин? — с испугом вопросил звонарь. Сердце его замерло, он тревожно впился глазами в лицо Фролло, читая по губам ответ.
— Да. Ты останешься здесь с отцом Клодом. Я не могу взять тебя с собой. Не подумай, твоё общество мне не в тягость. Дело в другом. Жестоко отрывать тебя от мира, к которому ты привык, обречь на травлю. Белый свет полон злых людей.
— Господин, любая ваша воля для меня свята. Я сделаю так, как вы прикажете. Если вы велите мне остаться, я буду ждать вас, если позовёте — последую за вами хоть в пекло.
— В таком случае я велю ждать. Обещаю, я пришлю тебе весточку, как только устроюсь. Ты тоже пиши мне, отец Клод перешлёт письмо.
— Хорошо, господин.
— Не называй меня так больше, Квазимодо! Я отныне не господин. Прости меня за всё!
Фролло обнял горбуна, приведя последнего в крайнее изумление: прежде хозяин так никогда с ним не обходился, выражая своё расположение либо похлопыванием по плечу, либо потрепав, как собаку, по жёсткой рыжей шевелюре. Оробевший, он неловко переминался с ноги на ногу, не зная, как ответить на такое проявление чувств, как назвать, как выразить всё то, что обуревало его в данный миг. Бросившись на колени, бедняга простёр руки, провозгласил заплетающимся языком:
— Про… Про… Простить? Отец… Да, отец мой! Я жизнью обязан вам! Грех держать на вас зло!
— Полно, полно, Квазимодо! — отступил Жеан.
— Знайте, господин, я ведь помню тот день, когда вы забрали меня из яслей для подкидышей, — неожиданно заговорил Квазимодо, с трудом поднимаясь на ноги. — Вот странно… Я не ведаю, как попал туда, где жил прежде, какое имя носил от рождения. Но тот день… О, я помню! Эти перекошенные лица, руки, тянущиеся ко мне — смутно, как в тумане, но я всё же вижу их. Они убили бы меня и я не узнал бы жизни.
— Я не смог дать тебе достойной жизни, Квазимодо. Я принёс тебе только горе. Я приношу несчастья всем, с кем соприкасаюсь.
— Отчего же? У меня были радости, пускай скудные, но они стоили того, чтобы продолжать жить ради них. Выходит, вы не зря спасли меня тогда.
Из мужской солидарности горбун так и не спросил о цыганке. Ему даже в голову не пришло, что после бегства Фролло одна из вершин любовного треугольника откалывается, и никто более не встанет между девушкой и звонарём. А если бы таковая мысль и возникла, Квазимодо первый бы рвал на себе волосы, проклиная собственную неблагодарность по отношению к приёмному отцу. Однако имени Эсмеральды суждено было ещё раз прозвучать между слугой и хозяином. Жеан сам вспомнил о цыганке и кратко бросил:
— Оставляю Эсмеральду на тебя. Я знаю, ты тоже любишь её.
Он не стал лишать несчастного соперника надежды. Наверняка — предположил он — горбун и сам понимает, что девушка, яркой вспышкой озарившая его существование, упорхнёт прочь. Но чем же тогда и жить, как не надеждой на чудо? Фролло знал: Квазимодо перенесёт утрату. Колокола помогут сердечным ранам зажить, оставив тонкий, изредка зудящий рубец.
Бывший судья поспешил покинуть Южную башню через потайную дверь, чтобы не встретиться ненароком с Эсмеральдой. Если Клод уже передал ей приказ короля, она первым делом прибежит к Квазимодо, дабы поделиться радостью. А после вернётся во Двор чудес, где расположился её табор. Вскочив в седло, Фролло поскакал прочь, не оглядываясь. Исполинская «Мария» — самый большой из колоколов собора Парижской Богоматери — стенала ему вслед, раскачиваясь в своей деревянной клетке, сотрясая балки. Верный Квазимодо прощался со своим господином.
Фролло спешил во Дворец правосудия, чтобы завершить последнее дело, удерживающее его в Ситэ. Если Квазимодо он с лёгким сердцем оставил на попечении Клода, то в благополучном будущем своих кошек не был столь уверен. Станет ли его преемник содержать их? Наверняка нет. А если до них доберётся Шармолю? Вспомнив некстати о мстительном прокуроре, Жеан скрипнул зубами и всадил шпоры в бока Марса. Весть о низвержении главного судьи не успела достичь Дворца правосудия, поэтому Фролло беспрепятственно проник в кабинет. Соскучившиеся питомцы приветствовали его мяуканьем, принялись, задрав хвосты, тереться о ноги. Жеан решительно распахнул стрельчатое окно:
— Бегите!
Но ни один зверёк не последовал его приказу. Кошки не понимали, чего хочет от них хозяин и ждали что он, припозднившись с приходом, поспешит прежде покормить их — а на улицу они и сами могли выбраться при надобности. Фролло затопал ногами, с притворной сердитостью замахнулся, изгоняя любимцев из кабинета, надрывно закричал.
— Брысь! Подите прочь! Прочь, я вам сказал!
Напуганные кошки одна за другой сиганули в окно — все, кроме притаившегося под креслом Снежка.
— Идите, — тихо напутствовал Фролло. — Лучше скитаться по улицам, чем попасть в лапы Шармолю.
Вздохнув, Жеан подхватил белого кота на руки и, не удостоив вниманием, не тронув ни единой вещи в кабинете, хозяином которого более не являлся, вышел вон. Никто не окликнул его.
Около четырёх часов пополудни Жоаннес Фролло, наспех уложив вещи и сменив чёрную судейскую мантию на скромное дорожное платье, выехал из города через ворота Сент-Оноре. Сержант городской стражи, несущий караул, окинул подозрительным взглядом притороченный к седлу мешок — ему показалось, будто кладь шевелится.
— Ваша милость! — окликнул бдительный страж. — Соблаговолите показать, что вы везёте!
Фролло беспрекословно развязал мешок и, запустив в него руку, предъявил караульным белого кота. Стражник, удовлетворившись осмотром, посторонился, пропустив изгнанника. Жеан прямо-таки кожей почувствовал, как караульные за его спиной оскорбительно ухмыляются.
Фролло, склонив голову на грудь, ехал шагом, щадя Марса, которого и так загонял сегодня. Оглянулся он только тогда, когда Париж с его дворцами, церквями, домами, башнями, рынками, площадями и мостами остался далеко позади, когда даже предместья скрылись из виду. Нечто странное, давно забытое теснило ему грудь, перекрывая дыхание, требуя немедленного выхода. Не выдержав, Фролло рванул ворот. Из горла его вырвался клокочущий звук. Жеан спешился и, сделав пару шагов, ничком рухнул в придорожную траву. Рыча, как раненый зверь, содрогаясь всем телом, он плакал о той, кого оставил за городской стеной, беспощадно срывал струпья со старых затянувшихся ран, бередил сердце воспоминаниями. С дотошностью анатома он разворошил и перебрал всё, имевшее отношение к цыганке, увидел её такой, какой она предстала в день первой их встречи — смеющейся, беззаботной, раскрасневшейся от быстрого танца. Затем девушка оказалась перед ним в рубище на охапке соломы — измученная, но жаждущая жить. Он сделал всё, дабы вернуть ту прежнюю Эсмеральду и при необходимости сделал бы то же сызнова. Потрясённый первыми за много лет слезами, он оплакал и ту жизнь, которая могла ждать его с цыганкой, выпади им иная доля, и беспросветную одинокую ночь, разверзшуюся в грядущем.
Когда Коцит**, бурливший в душе его, иссяк, когда долго сдерживаемые слёзы пролились до капли, он лежал на животе, раскинув руки, конвульсивно подрагивая, пока тревожное ржание Марса не привело его в себя. Фролло кое-как поднялся, растирая покрасневшие глаза. С трудом взгромоздившись в седло, он вернулся на дорогу, почти ничего не видя, ориентируясь по отголоскам, бережно хранившимся в воспоминаниях, продвигаясь подобно перелётной птице, безотчётно знающей маршрут. Часа через полтора впереди слева показались несколько крытых соломой лачуг, мельница на пригорке и приземистый дом из дикого замшелого камня под потемневшей от времени черепичной кровлей. Это и был Мулен.
Вдова мельника, Фантина Бонне, или просто матушка Фантина, с трудом передвигая ноги, разболевшиеся к ненастью, расставляла на столе глиняные миски, собираясь кормить ужином многочисленное семейство. Муж её восемь лет как покоился в земле, дочери и младшие сыновья покинули родное гнездо, а вот старший сын, Анри, приходившийся молочным братом Жоаннесу Фролло, продолжил дело отца, привёл в дом жену и теперь растил пятерых детей, светлоголовых и шумных, как весенние ручейки. Дверь лачуги распахнулась, Фантина вздрогнула при виде человека в чёрном плаще с капюшоном, скрывающим верхнюю часть лица. Не узнавая гостя, но угадав по одежде дворянина, она почтительно поклонилась.