Тем временем для капитана наступили не лучшие времена. Стеснённое финансовое положение мешало ему соответствовать образу, к которому он привык — образу блестящего офицера, грозы женских сердец, игрока и кутилы. Свадьбой с красавицей де Гонделорье Феб рассчитывал поправить дело, но в самый день оглашения помолвки вышел известный нам неприятный казус. Рана, конечно, дело пустячное: будучи человеком военным да к тому же любителем дуэлей, де Шатопер не раз задавал работу лекарям. Гораздо хуже то, что его застали с цыганкой, некогда спасённой им от преследования уродливого горбуна. С тех пор красотка сама льнула к храбрецу — Феб не видел причин не воспользоваться подобным обстоятельством. А ведь он даже имени её бесовского не помнил!
Флёр-де-Лис, чьё самолюбие в данной истории жестоко пострадало, слышать больше не хотела о свадьбе. Феб, зная отходчивый характер невесты, надеялся вымолить прощение, но прежде поспешил порвать всяческие связи с Эсмеральдой, выставив себя невинной жертвой ведьминских чар. Поэтому хитрый офицер охотно подтвердил: да, девица колдовством заманила его в сад, где и ударила кинжалом. Разве пошёл бы он за ней в здравом уме, да ещё в день оглашения помолвки? На этом следователи оставили его в покое. Скорый отъезд из Парижа избавил капитана от необходимости предстать перед судом. Скучая в Ла Кё-ан-Бри, бравый служака надеялся, что процесс по делу цыганки завершился, не затронув лишний раз его имени, что саму цыганку давно повесили и народ быстро забыл её историю. Хороша была малютка Эсмеральда, но не пропадать же теперь из-за её смазливого личика! Феб слал обиженной невесте покаянные письма, корпея над витиеватыми эпитетами, прославляющими неземные прелести Флёр-де-Лис. Капитан старался не напрасно. Постепенно в ответных посланиях гневные нотки сменились нежными: девушка, уж очень хотевшая замуж, простила беспутного жениха. Возможно, крепость эта сдалась раньше, чем следовало, но кто смеет осуждать влюблённое женское сердце! Получив очередное надушенное письмецо, де Шатопер понял, что пора возвращаться в дом де Гонделорье. Флёр-де-Лис и богатое приданое манили его.
Всё это время Эсмеральда, считавшая капитана погибшим, томилась в подземном каменном мешке тюрьмы Турнель. Что касается Жеана Фролло, то он переживал нешуточную внутреннюю борьбу. Покуда здравый смысл подсказывал оставить всё как есть и не противиться судьбе, желание помочь цыганке укреплялось вместе с любовью к ней. Настал, наконец, вечер накануне рокового дня, назначенного самим королём. Судья, с минуты вынесения приговора живший словно на лезвии ножа, отбросил последние колебания. Он должен увидеть девушку и, если только возможно, изыскать способ её спасения. Жеан, прихватив фонарь и укрывшись до самых глаз плащом, спустился в камеру, где держали Эсмеральду. Его появление, как уже было сказано, напугало истомившуюся узницу.
— Что тебе нужно? — выкрикнула она с отчаянием загнанной в угол жертвы. — Пришёл полюбоваться на ведьму? Смотри, коршун! Смотри, палач!
Она прилагала все усилия, чтобы не разрыдаться, не унизиться лишний раз перед лицемером в судейской мантии. Тщетно! Горькие слёзы брызнули из глаз, плечи затряслись. Фролло растерянно замер, не зная, что ему делать. Судья перевидал немало плачущих женщин, но сердце его впервые сжалось от сострадания, каждая слезинка жгла его каплями расплавленного воска.
— Успокойся, — только и мог сказать Жеан. — Я не желаю тебе зла.
— Любой удар после того, что на меня обрушилось, покажется жалким шлепком, — сквозь слёзы прошептала цыганка. — Зачем ты здесь? Мне… пора?
Судья понял.
— Нет. Завтра в полдень. Казнь назначена на завтра.
— Ох! Почему не сегодня? Сколько же мне страдать? Ожидание во сто крат мучительнее самой смерти!
Дрожащие ноги больше не держали узницу. Она села, привалившись спиной к стене, обхватила руками колени. Холодный камень поглощал её последнее скудное тепло. Фролло, сорвав плащ, заботливо укрыл девушку, робко провёл ладонью по волосам. Всхлипнув, она дёрнулась, брезгливо сбрасывая его руку. В углу зашуршало что-то живое, в освещённое пространство с коротким писком выпрыгнула огромная крыса, по-хозяйски осматриваясь, уселась, шевеля усами. Фролло шикнул. Перепуганный зверёк метнулся под лестницу и исчез в щели между каменными плитами.
— Во тьме, в рубище, среди крыс и зловония… Ужасно! — воскликнул судья.
Властелина Дворца правосудия никогда не волновало, в каких условиях содержатся заключённые. Они получили ровно то, что заслужили, — считал он, — а уж приговорённым к казни вовсе никаких поблажек не полагается. Они должны пострадать, прежде чем отойдут в мир иной. Души очищаются через страдание. Но она попала сюда незаслуженно. Он должен быть на её месте, он совершил преступление, увеличил свой грех, свалив вину на девушку. Его чёрной душе нет прощения. Клод оказался прав. Подняв голову, Эсмеральда окатила Фролло презрительным взглядом, сквозь зубы произнесла:
— По твоему приказу меня бросили сюда!
Каждый её взгляд, каждое слово камнями падали на сердце судьи. Сейчас скорчившаяся под плащом девушка дальше от него, чем когда-либо. Фролло вновь дотронулся до её волос — она дёрнулась, как ужаленная. Окоченевшая, исстрадавшаяся узница отталкивала единственный призрачный шанс на спасение.
— Я внушаю тебе ужас? — вскрикнул он, становясь жалким.
Эсмеральда состроила гримаску. Сейчас, в эту минуту, судья и подсудимая поменялись ролями. Она обличала, он смиренно слушал.
— Ужас? Нет. Я презираю тебя, — язвительно хохотнула цыганка, утирая слёзы. — Жалкий трус, заячья душа! Говорить о любви и осудить на виселицу!
— Прости меня! — выкрикнул Фролло, рухнув перед девушкой на колени. — Прости! Я совершил страшную ошибку! Я думал избавиться от любви, уничтожив тебя, но теперь я понимаю, что, даже сгинув навеки, ты не оставишь меня. Сжалься! Я люблю тебя!
— Любишь?! Предать в руки палача, обречь на пытку — хороша любовь! Смотри, что он сделал со мной!
Фролло, не помня себя, чувствуя, как вскипает кровь, нежно целовал её ножку, повреждённую испанским сапогом. Он впервые так касался женщины. По счастью там, в камере пыток, заплечных дел мастер не успел довести страшную работу до конца — Эсмеральда вовремя закричала о пощаде. Ножка её не получила непоправимых увечий.
— Ты могла бы ещё танцевать! — ухмыльнулся в тот день прокурор Жак Шармолю, довольный скоро сломленным упорством подсудимой.
— Прости, прости меня! — умолял Фролло, теряя здравомыслие, распаляясь от её пьянящей близости. Его прикосновения сделались настойчивыми, глаза загорелись животным огнём. Судья сжал девушку в объятиях, зарылся лицом в её волосы. Цыганка, прикладывая отчаянные усилия, вырывалась, царапалась, как кошка, но силы были не равны.
— Пусти, зверь! На помощь!
Кричи-кричи. Стены тюрьмы Турнель умеют хранить тайны.
— Не бойся, я не причиню тебе боли! — хрипло выдохнул судья, покрывая поцелуями её плечи. — Только люби меня, умоляю!
— Мерзкий коршун! Пусти, я не хочу, я не…
— Молчи! — простонал он.
Ах, будь у неё кинжал! Почувствовав, что он перебарывает её сопротивление, всеми фибрами не желая того, что он хотел с ней сотворить прямо на голом полу темницы, она судорожно ухватилась за единственную надежду:
— Прошу, не надо! Я девственница!
Как ни странно, это подействовало. Фролло выпустил цыганку и, тяжело дыша, сел рядом. Неистовое желание угасло так же внезапно, как и возникло.
— Я видел, как ты приминала траву с капитаном де Шатопером, девственница! — прошипел судья.