— Ведьма! Ведьма!
— Гром и молния! — недовольно дёрнулся де Шатопер, забыв, что находится не среди однополчан. — Вот лужёные глотки, свинец им в пасть! Какую такую ведьму они требуют?
— Кажется, сегодня должны повесить какую-то цыганскую колдунью, — беззаботно ответила Флёр-де-Лис, пропустив мимо ушей солдафонство капитана. — Должно быть, её везут на покаяние. Боже, как они кричат!
Вывернувшись из офицерских объятий, девушка выскочила на балкон. Дом де Гонделорье, стоявший на углу площади и Папертной улицы, фасадом выходил на собор, позволяя наблюдать всё происходящее на его ступенях.
— Цыганскую? — переспросил Феб, охваченный недобрым предчувствием. — Постойте, дорогая моя, ни к чему вашим очаровательным очам лицезреть ведьму!
Девушка, вцепившаяся в перила балкона, не обращала внимания на призывы жениха.
— Дьявольщина! — сплюнул капитан.
Зрелище, открывшееся Флёр-де-Лис, потрясло и испугало её. Вся площадь представляла собой волнующийся грязный океан голов. Шляпы, чепцы, лысины, капюшоны — всё смешалось, суетилось, словно гигантский муравейник. То тут, то там сверкали пики стражников. В толпе сновали карманники, виртуозно освобождая ротозеев от кошельков. Охочие до острых зрелищ гроздьями висели на заборах; налегая друг другу на плечи, выглядывали изо всех окон, самые отважные заполонили крыши. Стрелки и сержанты городской стражи с оружием в руках охраняли соборную паперть, едва сдерживая людской поток, готовый выплеснуться из отведённых ему берегов. Все взоры устремились в сторону улицы Сен-Пьер-о-Беф, откуда с минуты на минуту должна была появиться повозка с осуждённой. Едва часы Собора Богоматери пробили полдень, как бессвязный шум сменился ликующим рёвом:
— Смотрите! Вот она!
Феб, выйдя на балкон, попытался увести невесту в комнату, слегка приобняв за талию.
— Уйдёмте, дорогая, не стало бы вам дурно на этаком зное.
Флёр-де-Лис, начиная догадываться, сердито сузила глаза:
— О, нет! Если это она… Я хочу видеть всё до конца!
*Шаперон — средневековый мужской головной убор. Являлся частью формального наряда законников.
========== Глава 6. Спасена ==========
Крепкая гнедая лошадь нормандской породы медленно и торжественно влекла по улицам повозку с осуждённой. Стражи ночного дозора, двигающиеся в авангарде, бранью и палочными ударами прокладывали ей путь в плотном людском потоке. Рядом с повозкой ехали несколько всадников в чёрном — члены верховного суда, из которых особо выделялись двое. Одним был мэтр Жак Шармолю, королевский прокурор — одутловатый старик с коршунячьим носом и седыми клочковатыми бровями над сверкающими злобой глазами. Непривычный к верховой езде, он едва не падал с лошади, кренясь то на один бок, то на другой, но ни на секунду не утрачивал сурового выражения лица. Во втором легко было узнать Жоаннеса Фролло, главного судью Дворца правосудия. Облачённый, как и его коллеги, в чёрную мантию, с кинжалом на поясе, он с подчёркнутой грацией красовался на своём Марсе. В отличие от других законников, Жеан путешествовал верхом чаще, чем в карете, поэтому уверенно держался в седле. Пурпурная шёлковая лента — рондель, украшавшая чёрный шаперон, ниспадала на плечо, слегка трепетала под дуновениями ветра, словно маленькая орифламма*, маячила зловещим кровавым пятном. На бледном осунувшемся лице лихорадочно блестели запавшие глаза. Наблюдательные зрители могли приметить, что судья старался держаться поближе к цыганке, шныряя по сторонам прожигающим взглядом. Уличный мальчишка подобрал было ком грязи, чтобы швырнуть в колдунью, но, пригвождённый этим взглядом к месту, струхнул и выронил метательный снаряд.
Мрачную процессию окружали лучники в чёрно-лиловых ливреях, с белыми Андреевскими крестами на груди. Сколько сил собрано ради того, чтобы уничтожить одну беспомощную девушку!
Повозка сотрясалась на камнях мостовой. Эсмеральду швыряло, ударяя о борта, но она, безучастная ко всему, впавшая в оцепенение, не обращала внимания ни на тычки, ни на выкрики зевак. Спутавшиеся волосы в беспорядке рассыпались по плечам, рубаха из грубого сукна то и дело сползала, оголяя плечи, шею охватила петля-удавка, верёвка стянула руки за спиной, в лице ни кровинки — так выглядела несчастная, отправленная в последний путь. Цыганка сидела, смежив веки. У ног её лежала связанная, жалобно блеющая козочка, которой суд уготовил участь хозяйки. Одна-единственная мысль назойливо повторялась в помутнённом сознании Эсмеральды, снова и снова, как заведённая — слова, которые шепнул ей судья, когда её выволокли из камеры:
— У собора к тебе подойдёт священник, чтобы исповедать. Это будет мой брат. Проси у него убежища!
Но фразы, крутившиеся в мозгу, утратили для обречённой всякий смысл. Всё вокруг происходило словно не с ней. Подобного просто не могло случиться с жизнерадостной, пышущей здоровьем девушкой. Она с рождения находилась в дороге, перевидала множество людей и городов, её существование, чаяния, мечты не могут так безжалостно оборваться сегодня, сейчас. Только не в такой солнечный майский день.
— Проси убежища… Проси убежища…
О каком убежище он сказал? Кто дерзнёт дать ей приют?
Даже сейчас она, выставленная на утеху кровожадной толпе, была прекрасна. Первозданная привлекательность, притягивающая мужские взоры, сменилась величественными линиями мраморной статуи, но всё же в заострившихся чертах угадывалась прежняя Эсмеральда, маленькая цыганская плясунья, не в добрый час пришедшая в Париж. Не одна душа дрогнула, поражённая горестным видом обречённой, не один взгляд преисполнился состраданием, не в одну голову закралась крамольная мысль: правильно ли губить столь совершенное создание?
Флёр-де-Лис не была жестокой от природы. Она не желала смерти цыганке. Однако жгучая ревность, помноженная на неприязнь, заставляла её впиваться глазами в бледное лицо осуждённой, следить за мрачной церемонией.
— Нет сомнений, это та самая цыганка! — воскликнула девушка.
— Какая, душа моя? — спросил Феб, стараясь придать голосу беззаботность.
— Как, разве вы не помните? Плясунья, которая развлекала гостей на нашей помолвке. Её учёная коза показывала всякие уморительные штуки. Забыли? О, Феб, ведь это она чуть не убила вас!
— А, в самом деле! Кажется, припоминаю. Ничего, ангел мой, колдунье уж не вырваться на волю. Видите того человека в чёрном рядом с повозкой?
— Тот, с алой лентой?
— Он самый. Это судья Фролло, знаменитый охотник на цыган. Если уж он взялся извести чертовку, то не успокоится, пока она не засучит ногами на виселице.
— Ах, Феб! Какие ужасные вещи вы говорите!
Процессия остановилась напротив центрального портала собора. Двери с траурным скрипом растворились, предоставив любопытным взорам возможность созерцать внутреннее убранство храма. Гул толпы смолк. Только тогда цыганка открыла глаза, в детском изумлении озирая окружающее. Только тут к ней вернулась способность ощущать, только здесь настигли стыдливость и страх. Подрагивая, стуча зубами, она слушала торжественное монотонное пение на неизвестном ей языке и сердце её падало, внимая словам псалма. От ужаса несчастная ничего не соображала. Когда чьи-то руки развязали путы и сдёрнули её с повозки, цыганка снова услышала знакомый голос, донёсшийся извне:
— Ничего не бойся!
Босая, с растрепавшимися волосами, с волочащейся верёвкой, она безропотно шла по мостовой по направлению к собору, навстречу торжественной шеренге священников. Освобождённая Джали, цокая копытцами, подпрыгивала следом. Бесцельно блуждающий взгляд цыганки остановился на представительном священнике, возглавлявшем шествие. Что-то смутно знакомое почудилось ей в его одухотворённом лице. Те же тонкие губы, форма носа, разрез глаз — она видела их раньше. Всё те же зловещие черты повторились в священнике, только не такие резкие, как бы смягчённые. Несомненно, это и есть брат судьи Фролло. Она должна что-то ему сказать.