— Онъ хотѣлъ меня зарѣзать! — и упадетъ безъ чувствъ на вашемъ порогѣ.
Случай съ трагедіей, конечно, вездѣ и всюду дѣло исключительное. Но эти Матильды Алексѣевны, эти меблированныя Карменъ, съ ихъ перемѣнчивыми легкими романчиками — явленіе частое, общее и замѣчательно точно и одинаково повторное. Мнѣ лично случалось знать ихъ штукъ до десяти. И, право, мѣнялись лишь имена, да цвѣтъ волосъ, да покрой капотовъ. А затѣмъ всегда одна и та же исторія.
Непремѣнный возрастъ между тридцатью пятью и сорока пятью годами (по словамъ Карменъ, — тоже всенепремѣнно, — двадцать шесть); непремѣнно — либо имя русское, а отчество иностранное, либо имя иностранное, а отчество русское; непремѣнная смѣсь прошлой бонтонности съ настоящей распущенностью; непремѣнный неоконченный разводъ съ супругомъ; непремѣнная, — частью дѣйствительная, частью притворная, ради интересности, — нервность и истеричность. Всѣ эти дамочки — дѣти полурусскихъ семей: съ примѣсью остзейской, французской или польской крови. Родители когда-то были богаты, потомъ крахнули. Дамочекъ воспитывали широко и богато, а потомъ, — силою-ли необходимости, случаемъ ли, — онѣ попали въ руки глупыхъ. скучныхъ и неподходящихъ захолустныхъ мужей, ко всему этому — обыкновенно — хотя достаточныхъ, но не слишкомъ богатыхъ. Словомъ, въ супружествѣ — ни деньги, ни красы, ни радости: однѣ лишь „сцены“, вялый сонъ, недомогающее прозябаніе въ бездѣльномъ и безденежномъ „медвѣжьемъ углу“. А барынькѣ „жить хочется“, она съ темпераментомъ, съ нервами „съ головкой“. Да еще въ головку положено нѣсколько идеекъ изъ умныхъ романовъ. Въ десяткѣ барынь этого сорта я зналъ двухъ, трехъ такихъ, что по части тонкой психологіи чувствъ и, конечно, любви въ особенности, смѣло могли бы заткнуть за поясъ хоть самого Бурже. И вотъ загорается у барыньки идея — „оставить этотъ скучный дворъ, гдѣ жалкое существованіе“, и помчаться въ столицу на поиски новой жизни, подъ псевдонимомъ новаго и „своего дѣла“. Мужъ высылаетъ ежемѣсячно деньги… жить кое-какъ можно, — тѣмъ болѣе, что окружающая барыню въ столицѣ меблированная среда неприхотлива и невзыскательна. Вокругъ барыньки толпится молодежь, очень юная, очень веселая, — безпритязательно влюбленная и платонически поклоняющаяся. Молодежь на три четверти провинціальная: дѣти медвѣжьихъ угловъ, нагрянувшія въ столицу — съ аттестатомъ зрѣлости въ одномъ карманѣ и четвертнымъ билетомъ въ другомъ — изъ захолустныхъ гимназій и семинарій. Они и женщинъ-то не видывали, кромѣ наивно-тупенькой кузины Машеньки и еще болѣе наивно-грубой горничной Галки или Дуняшки. Холеная, „интеллигентная“, ловкая, хорошо одѣтая Матильда Алексѣевна поражаетъ ихъ, какъ существо невѣдомаго міра; они всѣ — у ея ногъ. Ахъ, какая женщина! Ахъ, какой человѣкъ! И лишь немногіе смѣльчаки матеріалисты дерзаютъ мечтать:
— Ахъ, если бы она увѣнчала мой пламень! Значитъ, „флёрта“ — сколько хочешь, обязанностей никакихъ: Барынькѣ весело, она втягивается въ флертовую музыку и черезъ нѣкоторое время дѣлается ея спеціалисткой — „меблированной Карменъ“. Попадаются между ними и „червонныя дамы“, — Ребекки Шарпъ, ловкія эксплоататорши вертящейся вокругъ нихъ молодежи, — но это относительная рѣдкость. Обыкновенно, это — женщины очень легкомысленныя, поверхностныя, но добрѣйшей души; онѣ скорѣй сами готовы отдать свое, чѣмъ взять чужое. До тѣхъ лишь поръ, пока флёртъ остается только флёртомъ, длится истинный расцвѣтъ меблированной Карменъ. Она — своего рода мотылекъ, перелетающій съ цвѣтка на цвѣтокъ, ни къ одному особенно но привязывающійся, разстающійся легко, дружески, и оставляющій по себѣ такое же дружеское воспоминаніе въ участникѣ мимолетнаго увлеченія. И вдругъ въ такія-то розовыя отношенія врывается мрачный и буйный Хозе-Превозносященскій. Карменъ „закрутила“ его между прочимъ, такъ себѣ, изъ любопытства, — какъ это отнесется къ ней „непочатая натура“? А непочатая натура взяла да и вспыхнула самою настоящею страстью — безпредѣльною и самоотверженною, но требующею и къ себѣ уваженія; взяла да и привязалась къ меблированной Карменъ, какъ можетъ привязаться молодая, впервые охваченная любовью сила, попавшая въ мягкую власть, въ бархатныя лапки къ героинѣ бальзаковскаго возраста, отцвѣтающей, но опытной и интересной, и еще прекрасной прелестью теплаго, яснаго „бабьяго лѣта“. Страсть заразительна. Настроеніе меблированнаго Хозе охватываетъ и меблированную Карменъ. Она сознаетъ себя героинею большого, крупнаго, сильнаго чувства, и ей нравится сознаніе, возвышающее ея женское достоинство. Форменное объясненіе въ любви. Связь. Но Превозносященскій — Превозносященскимъ, а въ свою флёртовую бойкую богему барынька слишкомъ сильно втянулась, чтобы отъ нея отказаться. Онъ любить, но въ то же время флёртируетъ, флёртируетъ и флёртируетъ. А Хозе въ своей ревнивой безраздѣльной любви рычитъ, рычитъ и рычитъ. Рычитъ, — однако, терпитъ. Но всякому терпѣнію бываетъ конецъ. И въ одинъ прекрасный день Хозе убѣждается, что его Карменъ устала отъ сильныхъ страстей, что флёртъ затягиваетъ ее сильнѣе обыкновеннаго, и что, увы, кажется, на горизонтѣ уже обрисовалась тѣнь его счастливаго преемника, меблированнаго тореадора Эскамильо.
— Когда же этому конецъ будетъ? — рѣшается онъ на роковое объясненіе.
Карменъ, дѣйствительно, вся эта исторія до смерти наскучила, и, набравшись храбрости, она отвѣчаетъ:
— Никогда! „Я родилась свободной, — свободной и умру“!
— А, такъ то ты! Держись же, проклятая!..
И черезъ десять минутъ дворникъ дома, гдѣ помѣщаются меблированныя комнаты, влетаетъ въ участокъ съ испуганнымъ лицомъ:
— Ваше высокородіе! Пожалуйте къ намъ, у насъ въ номерахъ неблагополучно!..
1911