Два дня провалялся Привольнов в постели Тамары. Женщина ухаживала за ним кормила, чуть ли не с ложечки, делала уколы, ставила капельницу. Жорик креп на глазах. Ни в милицию, ни в какое-либо медицинское учреждение Ситникова не обратилась и никому из знакомых и друзей не сообщила о том, что у нее в доме живет раненый пьянчуга, бывший муж ее подруги.
На третий день, когда Тамара была на работе, Привольнов самостоятельно выкарабкался из постели. От слабости его шатало, однако он добрался до ванной и взглянул на себя в зеркало. Еще больше похудел, почернел, кожа на лице обвисла, сморщилась. Сейчас Жорик выглядел лет на пятьдесят, а то и старше. Пошарив на стеклянной полочке, обнаружил станок, только какой-то странной формы и цвета ― голубенький с головкой, в которую вправлены лезвия, в форме губ. Такого Привольнов еще никогда не видел. Выдумают же фирмачи. С грехом пополам соскоблил щетину, затем, стараясь не мочить больное плечо, искупался под душем. После водных процедур отправился в кухню. Жорик чувствовал зверский голод. Не скупясь, нарезал себе колбасы, сыру, толстым слоем намазал на хлеб масло. Еда показалась Привольнову на удивление вкусной. Побродил по квартире, взял попавшийся на глаза журнал и с нова завалился в кровать. Пообедал Жорик тоже с аппетитом. К вечеру, он чувствовал себя вполне сносно.
Тамара вернулась в восемь часов вечера. Уставшая, с покупками. Жорик сидел в зале в кресле и смотрел телевизор. Окинув оценивающим взглядом поднявшегося ей навстречу Привольнова, Ситникова удовлетворенно заметила:
― Дело, я вижу, на поправку пошло. Вид у тебя, ничего, бодренький.
Льстит, конечно, в гроб краше кладут. Жорик неловко переступил с ноги на ногу и ответил:
― Да вроде бы. Спасибо тебе, Тома, за то, что на ноги меня поставила. Без тебя я бы ни за что не выкрутился.
Ситникова про себя подивилась: «Скромный какой, с ума сойти. Впрочем, все они алкоголики одинаковые. Напьются ― львы, а протрезвеют ― сущие ягнята».
― Пожалуйста! ― женщина простодушно улыбнулась. ― Я рада, что ты оклемался. Даже побриться сумел… А вот тяжелое тебе еще рано носить, ― запротестовала Тамара, пытаясь пресечь попытку Привольнова взять у нее сумку с продуктами. ― Это я тебе как врач запрещаю.
Однако Привольнов насильно взял из рук женщины сумку.
― Ничего, ― заявил он. ― Мне руку разрабатывать нужно. Быстрее заживет. А насчет бритья ты уж извини, похозяйничал я там у тебя в ванной, станком воспользовался каким-то, голубеньким. Еле-еле скребет. Но все же побрился им.
Ситникова против воли рассмеялась:
― Так то ж женский. Что никогда рекламу не видел по телевизору? Это ж, под мышками брить и ноги. Дочка приезжала, да забыла.
― Может и видел, ― смутился Привольнов, ― да внимания не обращал. Ты уж, еще раз извини, если что не так.
― Да все нормально! ― Тамара сняла обувь и, направляясь в кухню, бросила: ― Пойдем, Жорик, в кухню, поужинаем, а потом поговорим.
Привольнов догадывался, о чем будет разговор, и с тяжелым сердцем следом за хозяйкой поплелся на кухню.
В кухне Тамара рассортировала покупки, кое-что сложила в холодильник, кое-что в шкаф, кое-что поставила на стол. Разогрела оставшиеся от вчерашнего обеда голубцы, разложила по тарелкам, и хозяйка с гостем сели ужинать. Ели молча, каждый думая о предстоящем разговоре. А избежать его никак было нельзя. Позже, когда стали чаевничать, Ситникова, наливая в чашку Привольнова крепкий золотистый напиток, наконец-то приступила к щекотливой теме.
― Ну, давай, Жорик, рассказывай, как дело было! ― потребовала она.
Именно этого вопроса и ждал Привольнов. Он поерзал, тяжко вздохнул и начал:
― Не знаю, поверишь ли ты мне или нет, но меня подставили. Капитально подставили. Понятия не имею, смогу ли выбраться из ловушки, в которую угодил или нет… ― И Жорик последовательно, шаг за шагом, рассказал о том, что с ним случилось.
Рассказ был долгим. Тамара выслушала Привольнова, не перебивая. Она поверила. Поверила каждому слову Жорика и, когда он закончил свою исповедь, с осуждением покачала головой.
― Допрыгался, значит?
Привольнов отвел глаза кивнул:
― Выходит так.
Тамара не смогла удержаться, чтобы не уколоть.