— Тем, что этой сволочи хорошо проплачено за наш беспрепятственный проезд. А он, надутый чирей на грязной заднице, изображает, будто дорогу в горы нам открыли его милость и личная справедливость.
— Не разжигайте свой гнев напрасно, Иргаш, особенно если его пламя нечем залить. Так можно опалить только собственную душу.
Иргаш захохотал:
— Мастер, вы воистину ширинзабан — сладкоречивец. Какой перс вас учил красивому слогу?
Андрей взял Иргаша за локоть.
— У вас хороший телефон, верно?
— «Сименс», — сказал Иргаш не без доли хвастовства. — Удобная штука.
— И вы возьмете его с собой в экспедицию?
— Конечно. Буду докладывать хану о ходе работ.
— Не могу вам диктовать как поступать и что делать, но все же посоветуйтесь с хозяином. Дело в том, что при желании спецслужбы очень просто могут устанавливать место, откуда ведутся переговоры по мобильнику.
Иргаш посмотрел на Андрея, потом на телефон, который держал в руке.
— Это правда? Спасибо за предупреждение. Надо быть осторожным.
Двигаться колонна должна была по заранее составленному графику. Подъем и холодный завтрак в пять часов. Затем безостановочное движение в течение семи часов. В полдень остановка для совершения намаза и обед. На это отводилось три часа. С пятнадцати, когда спадала жара, движение еще пять часов. Таким образом в пути предполагалось проводить половину суток. При движении по нормальной дороге караван мог добраться до места за два дня. Но переход через хребет Кара-Тау — не высокий, но труднопроходимый для техники, затем переход через пески пустыни Муюн-Кум и путь по просторам степи Бетпак-Дала — все это растянулось у них ровно на десять дней.
Отношения между боевиками в отряде не были безоблачными. Многие имели какие-то непонятные счеты к своим соратникам, часто ссорились, иногда демонстративно хватались за ножи, и только строгость и беспощадность Иргаша, которые чувствовались в каждом его движении и слове, не давали конфликтам разрастись.
Было в отряде несколько человек, которые с подозрением относились к русскому. Все время за ним приглядывал Кашкарбай. Хотя он и не говорил ничего обидного, было видно — мастер ему не по душе. Яснее всех выказывал свою ненависть к Андрею черный как кусок угля пуштун Хабибулла. Все звали его Кангозак — жук, и он действительно походил на насекомое не только цветом, но также своей суетливостью, юркостью и неприятным запахом лесного клопа, который исходил от его одежды и тела.
Кангозак старался использовать любую возможность, чтобы задеть или хоть как-то унизить русского, заставить его бояться.
По местам все расставил случай.
На привале отряд, как это делалось всегда, разбился на две боевые группы, чтобы в случае опасности быть готовыми к вооруженному сопротивлению, а повара занялись приготовлением пищи.
Андрей со справочником Калинина по буровым работам сидел в стороне, прислонившись к колесу трейлера и рассчитывал по формуле примерную скорость проходки скважины.
Внезапно на книгу упала тень.
Андрей поднял голову и увидел Кангозака, который стоял над ним, ноги на ширине плеч.
Громко, чтобы слышали все, Кангозак недовольным голосом сказал:
— Тебя, урус, пора убить. Вместо того чтобы молиться и читать Коран, ты все время таскаешь с собой безбожные книги и при первой возможности пялишь в них глаза. Я тебя от этого отучу.
И Кангозак правой ногой пнул справочник, выбил его из рук Андрея и расхохотался ржавым трескучим смехом.
Андрей, будто подброшенный пружиной, вскочил и нанес сразу два удара. Первый — ногой в промежность Кангозака, прикрытую широкими штанами — патлунами — дешевого кандагарского пошива, прицелившись точно в висящую мотню, где тот размещал свое мужское достояние.
Кулак одновременно врезался в скулу чуть ниже правого глаза. Удар в челюсть, куда первоначально целил Андрей, не прошел: вскакивая, он поскользнулся.
Два сильных удара выбили почву из-под Кангозака. Неуклюже размахивая руками, он с глухим стуком рухнул на землю.
Андрей, не глядя на него, поднял справочник, отряхнул обложку от пыли, положил книгу на колесо машины и только потом обернулся к противнику.
Кангозак уже вскочил с земли. Правда, сделал он это без легкости. Видимо, оба удара сильно тряхонули его естество и выбили часть бойцовского запала. Но сдаваться он не собирался. Рука с кривыми мосластыми пальцами легла на костяную рукоятку афганского ножа — карда.
— Теперь я тебя убью, — прошипел Кангозак. — И Аллах зачтет мне уничтожение неверного за доброе дело.