Знак
— Ты не мог этого сделать.
На щеке Друстана дрогнул мускул.
— Мог.
Леон огляделся по сторонам, проверяя, не слушает ли кто их разговор, и потянул однорукого рыцаря на самый верхний ряд трибун вокруг лощины с грязью. Звено Секир стояло в ожидании у знамени, готовое к «танцу на цепях». Из Львов не показался еще ни один. По рядам собравшихся зрителей пробежала волна беспокойства. Некоторые стали звать Львов. Послышалась дразнилка о мокрых котятах.
— Ты наказал их всех?
Это не укладывалось в голове у примарха. Такого еще никогда не происходило.
— А какой у меня был выбор? Все они утверждали, что выходили из барака. Ты же знаешь правила.
— Черт возьми, Друстан. Правила — это всего лишь путеводная нить. Ты их магистр. У тебя всегда есть выбор. Ты не можешь позволить им повлиять на принятие тобой решений.
Впервые Леон пожалел, что дал однорукому рыцарю должность учителя. Остальные братья предупреждали его. Даже Лилианна относилась к этой идее скептически. И это притом, что они с Друстаном были в одном звене.
— Они хотели заставить меня не наказывать никого, думали, что я не сделаю этого, если они все станут утверждать, что выходили на улицу. И еще они думали…
Он замолчал и сжал губы. Леон заметил, как задрожала уцелевшая рука Друстана.
— Все они получили по десять ударов. А Люк — двадцать. Он до последнего отказывался сказать мне правду. Впервые они сделали что-то вместе… Я имею в виду не совместную работу, еду или молитву. Они вступились друг за друга, как должны поступать послушники одного звена. И они восстали против меня.
— Это зависит только от точки зрения, Друстан. Можно сказать, что они все вступились за Люка.
— Не нужно заговаривать мне зубы, примарх. Я знаю то, что знаю. Но случилось еще кое-что. С Люком… Этот мальчик пугает меня. Когда я бил его по пяткам… Я воспользовался расщепленной палкой. — Он потупил взгляд. — И бил его там, где кожа тоньше всего, изо всех сил. Так прорывался мой гнев. Я не горжусь тем, что сделал. Но мальчик… Я видел, как лопалась кожа. А затем рана снова закрывалась. Это случилось трижды… А потом его стопы начали кровоточить, как это должно было быть с самого начала. Мои ру… Моя рука может исцелять. Твои руки тоже, брат примарх. Мы знаем, какими силами обладаем. Мы можем спасти жизнь, когда отступятся все остальные целители. Я могу изгонять жар, если буду держать больного за руку и молиться. Но это… Он абсолютно ничего не делал. Он даже не мог коснуться стоп рукой. А раны закрылись. Словно по волшебству. Что с мальчиком? Он будет святым или его стоит бояться?
«Если бы я знал», — подумал Леон. Раны, которые закрываются сами по себе! Какая сила! Люк может стать божественным ответом на все вопросы. Такому, как он, это будет под силу. Он сумеет воплотить в жизнь план, придуманный братом Аленом, обеспечить крупную победу ордену, и тогда все, кто говорил о ереси, чтобы отвлечь внимание от своих собственных пороков, умолкнут навеки.
— Мы должны наблюдать за ним, брат Друстан. И не делать преждевременных выводов о нем и его свойствах, чтобы наше мнение не стало предвзятым. Я возлагаю большие надежды на Люка де Ланцака. Если он верный человек, то вскоре станет членом нашего братства.
— Когда ты проверишь его?
— Когда придет время, — уклончиво ответил Леон.
Он и сам этого не знал. Он должен быть целителем, ведь он излечил Мишель. А теперь еще это… Его дар превосходил все виденное ими до сих пор. Или же это было что-то совершенно иное? А если в нем кроется не сила Тьюреда, а мерзостная магия Других? Испытание покажет это… вне всякого сомнения.
Леон поглядел на мальчика, ковылявшего к свае со знаменем. Он ему нравился. Но если он подкидыш, его придется убить.
Сокрытое в иле
Гисхильда услышала дразнилку и рассердилась. Еще вчера ей было бы все равно — она так сопротивлялась. Но теперь она одна из них. Ужасное наказание Друстана объединило их. Она стала Львицей.
Как и остальные, она тяжело опиралась на обитый тканью посох, медленно ковыляя по склону холма. Всем им пришлось выбрать для бугурта это оружие, потому что его можно использовать в качестве костыля, иначе никто из них не одолел бы пути до заиленной лощины.
Анна-Мария тихонько плакала. По лицу Джиакомо текли самые настоящие слезы.
— Надеюсь, твоя ночная вылазка стоила того, чтобы мы все захромали, — пробурчал Раффаэль.
Люк притих. Ему досталось больше всех. Он был единственным, кто получил двадцать ударов. Но по нему этого почти нельзя было заметить. Гисхильда глядела на перевязанные ноги мальчика. Сквозь белую ткань проступали пятна крови.
— Полярная звезда вчера ночью была очень красива, — коротко ответил Люк, бросая на нее взгляд, слишком мимолетный, чтобы заметили остальные.
Он что, под Полярной звездой имел в виду ее? Нет, не может быть! Мальчишки ничего не понимают в языке поэтов, если, конечно, речь не идет о дразнилке или разнузданной застольной песне.
Они добрались до вершины холма. Когда они спустились в заиленную лощину, все певцы смолкли один за другим. Пришло очень много послушников. Игра между двумя худшими командами обещала быть очень интересной. Среди зрителей были и старшие послушники, некоторые магистры и рыцари. Все смотрели на них — на четырнадцать хромающих детей. А потом зашептались.
Гисхильда увидела, что многие рыцари побежали к Леону. Из толпы вынырнула Мишель.
— Что, Другие вас задери, тут происходит?
— Спроси Друстана! — ответил Жоакино за всех.
Мастерица фехтования взглянула на Люка, но тот только покачал головой.
— Капитан говорит за всех!
Мишель не желала сдаваться.
— Анна-Мария, скажи мне, что произошло!
Девочка покачала головой. Ее всхлипы стали немного громче, но ни один другой звук не срывался с ее губ.
Леон раскинул руки. Он стоял на самом верху трибун. Рядом с ним был Друстан. Примарх производил впечатление: весь в белом, борода всклокочена, веко, благодаря которому он кажется бесстрашным, — идеальный образ доброго священника.
— Братья и сестры! — Голос рыцаря проник даже на самые дальние трибуны. В мгновение ока стало тихо. — До меня дошли слухи, что сорок седьмые Львы прошлой ночью нарушили одно из наших правил. Все они признали, что выходили ночью из барака, и получили за это причитающееся им наказание. И все же они хотят играть. Вот это я называю настоящим рыцарством! Я хочу забыть о вашем проступке. Вы наказаны, инцидент исчерпан. О чем я хочу помнить — это о четырнадцати послушниках, которые были готовы выполнить свои обязательства. Послушниках, которые вышли на битву на цепях, даже будучи ранеными. Удачи вам, Львы!
Гисхильда попыталась немного выпрямиться. Слова примарха подействовали, словно бальзам. Они придали Львам гордости. Кто-то похлопал ее по плечу. Послушник, у которого уже начала пробиваться борода, ухмылялся ей.
— Покажите им, Львы!
Гисхильда судорожно сглотнула. Она была одной из них. Впервые она не стала противиться этому ощущению. Она стала Львицей! Вдруг… За одну ночь. Это сделал Люк. И Жоакино… И все остальные…
Когда они поднялись к столбу с их знаменем, Джиакомо упал. Первая потеря, а ведь игра еще и не начиналась.
Гисхильда держала посох прямо перед собой — пользовалась им для поддержания равновесия, чему научилась на прошлых играх.
— Нужно занять девятку, — крикнул Жоакино. — Там на каждого придется всего по одному противнику. Тройку мы не удержим. Люк, Бернадетта и Гисхильда, вы остаетесь на тройке и проходите вперед, как только кто-нибудь упадет. Удачи, Львы!
Гисхильда смотрела, как ребята, покачиваясь, побежали по цепям. Каждый шаг отдавался болью в израненных ступнях. Принцесса попыталась сосредоточиться на чем-нибудь другом. На глаза ей попалось лицо Люка с печальными глазами. Интересно, почему он грустит? Уже больше полугода они в одном звене, а она почти ничего о нем не знает. Он рассказывал о себе меньше, чем остальные послушники.