— Моя королева, в замке могут быть сотни детей. Я не могу…
— Ты помнишь мертвых девушек из моей свиты? Совсем юных? Ты забыл, как они, вытянувшись, лежали возле трона Роксанны? Предательски лишенные жизни бессовестным убийцей из числа рыцарей Древа Крови?
— Итак, ты хочешь мести, — холодно заметил Олловейн.
— Речь идет о том, чтобы защитить Альвенмарк. Эти дети, которые там находятся, через пару лет вырастут взрослыми убийцами.
— А кем буду я со своими рыцарями, если мы прольем кровь детей? Чем мы отличаемся тогда от наших врагов?
— Вы — лучшие мечники Альвенмарка. Убейте их учителей, тогда послушники не станут убийцами.
— Ты действительно в это веришь? — покачал головой Олловейн. — Если они будут смотреть, как убивают их учителей, мы посеем семена ненависти так глубоко в их сердца, что не понадобится много слов, чтобы превратить их в фанатичных врагов Альвенмарка. Забудь свой гнев, королева. Я тоже скорблю о девушках из твоей свиты, которые погибли тогда. Но именно потому, что они были убиты таким предательским образом, мы не имеем права опускаться до мести. Я верю в битву за правое дело. Но тот, кто поднимает меч, чтобы добиться уважения своих прав, идет по очень узкой кромке. Мы не имеем права допускать, чтобы путеводными нитями нашей жизни стали горечь и гнев. Пожалуйста, Эмерелль…
— Мое решение твердо, мастер меча. Кроме того, я хочу, чтобы князя Тирану из Ланголлиона приняли в отряд эльфийских рыцарей. — Она знала, что значит для Олловейна этот приказ. Но выбора у нее не было. Принятие в ряды рыцарей было той ценой, которую потребовал Тирану за вести о Гисхильде.
Невозможно было не заметить, насколько трудно Олловейну сохранять спокойствие.
— Ты ведь знаешь, какой славой пользуется князь, повелительница!
— Он великолепный командир. Был главнокомандующим в нескольких победоносных сражениях и мечник, о котором говорят, что умение его почти не уступает твоему.
— Это он командовал арьергардом наших бегущих войск во время взятия Мерескайи. Во время бегства по последнему мосту через Бресну он использовал детей из хора храма в качестве живого щита для наших войск. Таким образом, он в ответе за один из самых ужасных поступков в истории войны в Друсне. Он смирился с тем, что детей растопчет Черный Отряд. Пока я командую и являюсь мастером меча, он не будет принят в ряды эльфийских рыцарей. Таким воинам, как он, не место среди рыцарей.
— Я знаю, что он совершил. Но я дала слово, что он будет принадлежать к числу эльфийских рыцарей. Во время битвы за Валлонкур ты сможешь поручить ему задание, которого он не переживет. Таким образом ты послужишь также и мне. Я знаю, что он — бессовестный интриган. Но он — один из князей Альвенмарка. Пока я не уличила его в том, что он плетет заговор против короны и заключил союз со священниками Тьюреда, я не могу ничего против него предпринимать.
Олловейн ухватился за пояс и расстегнул его.
— Повелительница, прими мой меч. Я более не твой. Я не могу выполнять твои приказы. Они противоречат тому, за что я боролся на протяжении всей своей жизни.
Эту сцену Эмерелль видела в серебряной чаше. К этому она была готова. И тем не менее слова Олловейна кинжалом вонзились ей в сердце. Разве он не видит, что у нее нет иного выхода? Она дала слово королевы! А против рыцарей ордена Древа Крови нужно бороться всеми доступными методами, если она хочет защитить Альвенмарк.
— Я приму твой гнев во внимание, мастер меча, и отклоняю просьбу об освобождении от обязанностей.
Олловейн бросил меч к ее ногам.
— Я восстаю против твоего приказа. Я более не твой мастер меча, Эмерелль. Позови стражу, пусть они закуют меня в цепи.
Она смерила его ледяным взглядом.
— Если этот меч подниму я, то Тирану не только будет принят в ряды эльфийских рыцарей, но и займет твое место. Тебе решать, будет ли детоубийца командовать этой атакой. Валлонкур станет твоим мостом через Бресну.
Тайна
Все шло совершенно не так, как он себе представлял. Люк был в отчаянии.
Гисхильда откинулась назад и негромко рассмеялась.
— Что тут смешного? — Его голос изменял ему.
Он ведь не злился… Просто был в отчаянии…
Она снова рассмеялась.
— Сегодня вечером ты целуешься, как в первый раз. И о чем ты только думаешь? Ты еще помнишь наш первый поцелуй?
— Конечно! — Как же его можно забыть, поцелуй высоко на отвесной скале над морем, небо, полное чаек? Он часто вспоминал тот день.
— Вообще-то ты давно научился целоваться получше.
— Да. — А что тут еще скажешь?
Наверное, Гисхильде было холодно. Она потянула одеяло, лежавшее на дне лодки, и закуталась в него. Хотя волосы ее были влажными из-за тумана, стоявшего над водой, но ее состояние было скорее связано с тем, что она еще не полностью поправилась. Где-то на дне маленького озера существовал, должно быть, горячий источник. В любом случае, на этом скрытом в горах озере всегда было тепло. Это было их убежище, их тайное пристанище. Сюда они приходили тогда, когда хотели любить друг друга.
Люк массировал колено. Лодка — не самое лучшее место для ночи любви. К утру он всегда был в синяках. Но в башне это вообще невозможно. Все тринадцать послушников спали в одной, слишком узкой комнате. Там не было тайн. Бернадетта и Жоакино тоже избегали спать вместе в спальне.
Гисхильда задумчиво смотрела на полосу тумана. Она изменилась со времен атаки на Жабьем острове. Со времен чуда… Но его чувства к ней остались прежними, хотя сейчас она стала тише и более задумчивой. О той ночи она говорить не любила. Не почувствовала ли она Тьюреда? Может быть, она наконец-то отвернется от своих божков? Но не о том печалился он этой ночью. Нужно было поговорить с ней раньше. Поначалу это была просто безумная идея. Он хотел удивить ее, но упустил подходящий момент, чтобы спросить. Надо было сделать это еще неделю назад! Но что, если она скажет «нет»? Об этом лучше не думать. Этой ночью он должен это сказать…
Было довольно трудно придумать историю по поводу того, зачем их вчера пригласили в Цитадель. И не единственных: там было еще пять пар. Если бы она обменялась хоть словом с Жоакино и Бернадеттой, все бы пропало! А потом — палатки на большой лужайке, подготовка к празднику. Он совершенно запутался в дебрях лжи, пытаясь придумать всему понятные оправдания. И он был рад, когда она предложила поехать сюда, на озеро, чтобы провести ночь в их лодке. Но к рассвету им нужно было вернуться. И до тех пор он должен ей сказать.
Гисхильда принялась негромко напевать песенку. Он узнал мелодию. За последнее время она пела ее уже дважды. И хотя он не понимал грубого языка Фьордландии, он чувствовал печаль. Что же творится в сердце Гисхильды? Нужно поговорить с ней. Сейчас же, немедленно! Нельзя больше откладывать. Вполне вероятно, он никогда не выберет идеального момента и правильных слов.
Но надо подождать, когда она допоет… У тебя есть еще это время. Перебить ее сейчас было бы очень плохо. Люку было ясно, что он увиливает. Пользуется любой, самой глупой отговоркой, чтобы уйти от одного, решительного вопроса. Они знакомы вот уже пять лет. И он знает, что она любит его всем сердцем. Не нужно было спрашивать Друстана! Было бы лучше оставить все как есть. Они ведь были счастливы! И зачем он только открыл рот!
Голос Гисхильды звучал невыразимо печально и в то же время настолько прекрасно, что сердце Люка едва не разорвалось на части.
Когда она закончила петь, он не удержался и обнял ее, мягко притянув к себе. Она дрожала, несмотря на теплый туман и теплое одеяло. Ему хотелось забрать ее боль, которую она вложила в песню… Она положила голову ему на плечо. И они долго сидели рядом и молчали.