Буйная растительность джунглей окружала его со всех сторон. Целая цепочка солнц, словно ожерелье, тянулась по небу, такому бездонному, какого никогда не бывает на Земле. Своей яркостью и пестротой джунгли тоже превосходили земные.
Слишком разноцветные, чересчур пышные, они как будто стремились произвести впечатление. В сочной зелени огромных листьев извивались вены, по которым текла алая кровь растений. Фантастически яркие цветы достойны были украшать сады Соломона. Никакой художник не нашел бы красок, чтобы изобразить их, но они не были нарисованы. Чаши сияющего серебра проливали жидкое золото, которое пенилось на плодородной почве. Из семени, брошенного здесь, могло вырасти только чудо.
В тени деревьев — в глубокой, бархатистой тени — мелькали желто-черные тела тигров. Их глаза следили за Кортом. С текучей плавностью хищные тела скользили среди сверкающего, поразительного буйства джунглей.
Мир, который сам себя порождает… Самозарождающийся мир…
На этот раз Корт вовремя заметил голубую воду и отпрянул в сторону. Блестящий, точно полированный, цветок опустил свою чашу, проливая на человека пламенный нектар. Над Кортом склонились женские фигуры, с белой как снег кожей. У одной из них были рыжевато-золотистые волосы и потрясающе красивое лицо. Ирелла!
Тигры растаяли, точно миражи… Впрочем, они ведь миражами и были. Однако один тигр не исчез — оказалось, Корт сидит на его спине. Корт почувствовал, как плавно сократились мышцы на боках зверя, когда тигр на мгновение присел и бросился вперед.
Холодный ветер высушил пот на щеках. Вцепившись одной рукой в покрытый мехом загривок хищника, другой Корт прикрывал глаза от пламени, внезапно вспыхнувшего впереди.
Он несся сквозь огонь. Его тигр оглушительно рычал от возбуждения удивительно звучным и чистым басом, и Корт, вовлеченный в эту мистерию звериной мощи и бешеной скачки, закричал тоже.
Они мчались и мчались… пока впереди не показалась морская синь.
Корт спрыгнул со спины тигра, поток встречного ветра тут же стих. Не осталось ничего, только серая пустота вокруг.
Эту серость медленно пересекала причудливо изогнутая прерывистая линия.
Навстречу ей поползла вторая, тонкая, черная.
Потом появилось еще несколько.
Вокруг не было ничего, кроме серой пустоты и разбросанных по ней линий, в которых Корт не видел ни никакого смысла.
Может, это и есть чистая сущность изобразительного искусства? Несколько линий, символизирующих ритм и узор… Узор, который художник может искать всю свою жизнь, но так никогда и не найти.
Корт долго стоял, глядя на причудливо сплетающиеся линии.
И к нему снова начало подступать синее море.
В следующем видении не было ни света, ни звука — вообще ничего сравнимого с тем, что способны воспринимать человеческие органы чувств. Это был едва ли не самый странный мир изо всех, и, однако, Корт оставался там дольше, чем где бы то ни было. Он видел этот мир с помощью какого-то загадочного внутреннего взора, и упоение стремительного движения сквозь пространство и время заставило его надолго задержаться.
Потом были новые видения.
Свободный разум, воплощающий собственный замысел…
Безгранично свободный, не связанный путами плоти, Корт наконец ощутил среди ошеломляющего разнообразия миров что-то… живое. Оно пыталось ускользнуть, но он не отставал.
Он больше не был человеком в полной мере, и все же узы, привязывающие его к той Земле, которую он знал когда-то, все еще оставались сильны. Гипнотические оковы, которые навсегда сковали бы любого лиранца, были не вполне властны над Кортом. Ведь он не принадлежал к этой расе, что на протяжении всей своей истории боролась за выживание. И возможно, часть его разума была неподвластна чарам. Та часть, которую до сих пор не отпустило синее море…
И здесь, в этом невероятном мире чистого пространства-времени, за пределами реальности, Корт почувствовал чужую жизнь и бросился за ней в погоню.
Он узнал ее.
Это был… Фарр.
Немыслимая встреча, встреча двух разумов! Однако Корту важно было лишь, что некая часть Фарра здесь, в пределах досягаемости, и он метнулся к ней…
Метнулся — и поймал. Схватил — и подчинил своей воле.
Фарр отчаянно сопротивлялся, но Корт был сильнее. Наконец он почувствовал, что враг покорился. Корт сражался за то, чтобы вырваться из непостижимого космоса вокруг, чтобы вернуться к теплу и знакомым вещам — он не сомневался, что его родной, знакомый мир не исчез, что он существует. В такой битве проиграть было нельзя. Не в этот раз.
Скорее! Надо бежать!
Вращаясь в водовороте пространства и времени, Корт уходил все ниже и ниже, все быстрее и быстрее, сжимаясь из безмерности вселенского разума во что-то маленькое, ограниченное, знакомое…
И в конце концов упал в помещение с голыми стенами, тесную комнату, где лежала на кушетке маленькая фигурка, заключенная в темницу жалких пяти чувств. Упал, оставив позади невиданное великолепие, которого он никогда не знал прежде и никогда не узнает вновь.
Этан Корт пробудился.