— Богато живешь, — кинул послушник через плечо. — Аристократ?
— Угм. Отчасти.
— Чисто по отцовской линии, наверно?
— Угм, — снова пробурчал байкер с чуть меньшим азартом.
Последнее междометие заглушили дребезг тракторного тела, в котором внезапно заглохла жизнь, и нечто, весьма похожее на краткую ругань. Водитель спрыгнул с седла, подошел к товарищу по несчастью:
— Надорвалась колымага. Бывает с ней. Ничего, охолонет и пойдет, а мы сейчас и на руках дотянем. Ты, дева, подожди, пока веревка натянется, и толкай своего под ж… хм, нижний бюст, а я направлять стану.
Завел хилое плечико под раму переднего стекла, раскачал корпус, поднатужился — и импровизированный поезд медленно двинулся к назначенной точке.
— Вот теперь никакие скоты нам не страшны. К самой дороге они не лезут, обучены.
— Сила в тебе, однако. Ба-инхсан?
— Поганая капля.
Оба спешились и почти рухнули рядом на обочину.
— А ты храбрый чел. Одному и близко от монастырских стен страховито — там же внутри бабы одни.
— У меня защитник имеется.
Байкер неторопливо переплетал косу. Дошел до самого конца и показал украшение: изящный кинжальчик в ножнах, с ремешками, которые вплетались в волосы. Затейливая гарда была выполнена в виде хулиганской мальчишеской рожицы с волосами, поднятыми кверху.
— Ух ты какой. Настоящий? Покажи.
Байкер вынул клинок. Это была так называемая вороненая сталь — с игрой всех оттенков серого. По обеим граням вились черные змеи, чьи головки соприкасались с шевелюрой мальчика и как бы вплетались в нее.
— Экстра-класс. Ты его зовешь как-нибудь?
— Бьёрном, — ответил байкер. — Или Бьярни. Полное имя Бьёрнстерн. Ужас, правда?
— Ужас как жарко сегодня. Не хотите ли, монсьёр, молочка? Прямо со свинофермы.
— Разве свинское молоко пьют?
— Нет, конечно. Поросяток им выпаиваем от другой мамаши. Чуть не съела, видишь ли. Это вон тот бидон, поменьше. Самих деток от греха подальше одна из сестер нянчит — жуть какие элитные. А прочее молоко от нормальных коров, что кстати рядом паслись.
— Знаешь, а давай. Тебя как зовут?
— Зигрид. Коротко — Зигги. Вестфольд. А тебя?
— Кьяртан. Тоже, знаешь, оттуда родом. Ну, наливай на брудершафт, земеля.
Оба черпнули прямо из открытого бидона, отсалютовали посудой. Байкер опрокинул в себя кружку и стал хватать молоко жадными глотками, двигая кадыком.
— Кьяртан ведь… мужское имя, — внезапно говорит Зигги. — И клиночек у тебя боевой. Такие своей кровью полагается оживлять. Коса тоже военная…
— А как же еще… Ой.
Кьяртан повернулся к собеседнику и оглядел того заново — от неряшливой стрижки до задубевших пяток.
— Ты ведь тоже не он. Зигрид, а не Зигфрид или Сигурд. Девчонка.
— Ну. Открыл Рутению через фортку — туман густой наполз.
— То-то про женщин распиналась. Какой клостер-то?
— Босоногих клариссинок. Знаменитый. Новейшего помола. То есть набора.
— Знаю. Целых четыре обета: послушание, бедность, стойкость и целомудрие. И как ты с ними обходишься?
— С первыми тремя — просто. Слушалась еще предков, хотя они были жуть какие. Маманя — ну она только что дома почти не появлялась. Золотошвейка священных покровов. Ценный и незаменимый кадр. А папаня, он у нас вначале классный столяр, а позже золотарь был — как бухнёт, так сразу за мной вдогонку. Лет с пяти отодрать хотел. Одно было спасение — встречной монашке в юбку ткнуться. Монашки меня и забрали, в конце-то концов, когда до обеих сторон, наконец, дошло… Бедность — а я просто ничего, кроме нее, не знаю. Уютная вещь: ничего лишнего под ногами не путается. Стойкость — это в испытаниях. Даже весело, когда дождь со снегом или гром гремит, а ты стадо в коровник загоняешь или там строптивую кобылу заезжаешь под самое мать аббатису. Но вот с целомудрием у меня вышел прокол.
— Понятно.
— Ничего тебе не понятно. И с чего я так при дворянине язык распустила? Молочко, видать, от бешеной коровки было… В общем, ладно. Видишь, постриглась я уже. Не зря ты обознался: послушниц едва не понуждают с долгим волосом ходить, чтобы могли назад в мир легко вернуться. Я ведь к тому же от обоих конверсов родилась, прикинь? В монашки легко отпустят, а на волю выкупайся за себя и за того родителя, что драгметалл только в выгребной яме и видит. Мать-то у меня самостоятельная и свободная уже. А потом один заезжий парень меня шибко поманил.
— И — того?
— Не «того», а «итого». Уломал расстричься, женюсь, говорит, и выкуп заплачу. На черта я ему сдалась? Пари держал? В общем, кинулась в ноги аббатисе, а она говорит: «Путь нарушится по вине твоей, и не один твой, но общий. Сначала епитимью выдержишь, потом в изначальное состояние вернешься, а если твой совратитель и тогда от тебя не откажется — женитесь».