— Вы станете оспаривать мое решение?
Я подумала. Потом подумала хорошенько.
— Нет, не стану.
— Вот и хорошо. А то мои воины станут ронять слезы о неразделенной любви прямо в кружки с пивом. Теперь ступайте и сделайте все, как надо, любовь моя…
Наверное, он сразу же позабыл обо мне, но на сердце у меня стало легко; я пошла наблюдать за тем, как укладывают мои вещи в дорожные сундуки, одновременно думая о том, как сообщить моему трубадуру, что предмет его любви покидает его. Слово Анри — закон.
В моих покоях царила неразбериха. Что брать? Как решить — то платье взять или это? Туфли — с золотым шитьем или без шитья? А мантию — то ли с горностаевой опушкой, то ли без опушки? В конце концов, я взяла все. Потом поразмыслила и добавила еще десять теплых нижних юбок. Как сказал Анри, кто знает, что может понадобиться, а в Англии холодно.
Я — королева Англии?
Эта мысль мне понравилась.
Эпилог
Девятнадцатый день декабря 1154 года
Лондон, Вестминстерское аббатство
Так холодно! Я изо всех сил сжимаю зубы и стараюсь не вспоминать о первых впечатлениях от этого города, который будет теперь моим домом по меньшей мере несколько месяцев каждого года. Вдоль улиц навалены сугробы грязного снега, то здесь, то там — пятна гололеда, готовые стать ловушкой для того, кто зазевается, повсюду — густой слой отбросов и навоза, а Темза вся покрыта льдом. И как бы ни хотелось мне оказаться сейчас в Аквитании, я должна быть именно здесь, коль на этом настаивает Анри. Уж это я понимала.
Высокие своды собора над головой давят на меня, воздух режет ноздри, словно острый охотничий нож, несмотря на то, что какая-то добрая душа позаботилась поставить рядом со мною жаровню. Легкие содрогаются всякий раз, как я вдыхаю воздух, хотя моя талия и обернута двумя теплыми нижними юбками. А выдох вылетает из ноздрей облачком белого тумана, Как и у всех английских баронов, коим хватило ума явиться сегодня сюда. А те лорды, что предпочли отсутствовать под предлогом нездоровья или дурной погоды… что ж, я не завидую им, когда они встретятся для беседы со своим новым государем. Это все равно что оказаться на острие меча.
Анри Плантагенет явился сюда потребовать того, что принадлежит ему по праву. И вместе с ним явилась я.
Ног я почти не чувствовала. Пальцы на руках покраснели и опухли от холода, я спрятала их под мантию, сжав в кулаки.
Приходится дорого расплачиваться за то, что я приехала сюда. Нестерпимо болят обмороженные места на лице, руках и ногах. И все же ничто — да, ничто! — не сможет омрачить мне нынешний день.
Слева от меня в тени громадной колонны стоит Аэлита. Кажется, сделавшись вдовой, она решила не расставаться со мной ни за что, даже в Англию приехала. Ну, об этом я не жалею. Мне приятно ее общество, когда Анри то и дело чем-нибудь занят. Она поддерживает меня без слов, одним взглядом — так повелось с тех пор, как мы вместе с нею ждали прибытия в Бордо Людовика Капетинга, который сватался ко мне. Тут мое внимание привлекает сын, которому сейчас год и три месяца. Агнесса держит его, а он брыкается и хнычет. Я чувствую, что сейчас он разбушуется. Он еще слишком мал для таких церемоний, однако я решила, что он должен быть здесь. Может, он ничего этого и не запомнит, но я потом стану ему рассказывать, как на его глазах отца и мать короновали королем и королевой Англии. И тут он перестал хныкать: юный Жоффруа протянул руку и отвлек моего сына, заговорщицки улыбнувшись и, по-видимому, пообещав ему какую-то новую проказу. Жоффруа — славный мальчик.
Торжественным шагом выходит вперед Теобальд, архиепископ Кентерберийский. Его широкое лицо лучится удовольствием: он добился для Англии того, что хотел. Я украдкой бросаю взгляд на Анри. Все, что я вижу на его лице, — горячее нетерпение поскорее завершить эту церемонию, однако это нетерпение он сегодня обуздывает твердой рукой. Анри прекрасно понимает, как важно все происходящее и какое впечатление он должен произвести на подданных.
Позади остался месяц с лишним тягостного ожидания в Барфлере, месяц морских штормов, ураганных ветров и вздымавшихся горами волн, из-за которых мы вынуждены были сидеть смирно, как пригнанные на рынок овечки. Потом Анри уже не мог больше вынести ожидания. Он ведь был не овечкой, а хищником — беспокойным, словно лев в клетке, какого я видела когда-то в Византии. Я слегка улыбнулась этим воспоминаниям.
— Мы уже целый месяц торчим здесь! — почти кричал Анри, укоризненно тыча пальцем в пространство.
— Это всем нам известно, — спокойно заметила я ему, хотя его гнев и отчаяние выводили из равновесия и меня.