Мальчишка взобрался на самодельное седло и выехал за ворота. Через минуту где-то близко в лесу резким голосом прокричала выпь.
Старик повел приехавших в дом, засветил лампу, поставил на стол угощение: мед, молоко, два ломтя хлеба. Прежде чем сесть за стол, «хорунжий» и «есаул» сняли головные уборы и перекрестились. Заметили: старик одобрительно переглянулся с Михаилом.
— А что, — спросил хозяин, — верно болтают, будто Ленин вольную торговлю объявил?
Подставив ладонь, чтобы не капнуть, Захаров смачно откусил хлеба с медом.
— Да идет брехня, — пробурчал он с набитым ртом.
— Видать, не брехня, — заметил старик. — Раз Ленин сам сказал, какая же брехня?
— А ты уж не торговать ли собрался? — поддел его Михаил.
Хозяин махнул на него, как на досадливую муху.
— Не гавкай. Торговля — сила жизни для мужика.
Михаил обиделся:
— Смотри, — произнес он с угрозой, — проторгуешься!
— А это пускай моя голова болит. Твое дело… знаешь?
— Старый хрен! — вскипел Матюхин и обратился к приехавшим: — Видали, какие у нас тут еще находятся?
Много с ними каши сваришь?.. У-у, дождешься, борода, самого на базар сведут!
— Сиди ты… генерал! — И старик, отвернувшись от него, стал расспрашивать свежих людей о жизни и порядках на Дону. Обсасывая пальцы, Симонов отвечал, что жизнь кругом известная, — везде невмоготу.
Вернулся мальчишка, слегка задыхаясь, слазил за пазуху и достал сложенную в несколько раз бумагу.
Принимая, Захаров спросил:
— Передать ничего не наказывал?
— Все там, — отрезал мальчишка и полез на печку.
Приехавшие стали благодарить хозяина за угощение.
Михаил ушел вперед, к лошадям. Спускаясь во двор, «есаул» соображал, что все покамест складывается не так, как ожидалось. Матюхин, видно по всему, стреляный волк, и дотянуться до него будет трудно.
Обратно из леса Михаил вывел их совсем другим путем.
— Когда ответ? — спросил он, прощаясь.
— Наше дело доложить! — и «есаул», небрежно козырнув, тронул коня.
Приближался рассвет, следовало торопиться.
В доставленном письме Матюхин назначил войсковому старшине Фролову встречу в деревне Кобылинке, в нескольких километрах от заимки пасечника. Срок был указан — через неделю. В письме имелась коротенькая приписка: «Остерегайтесь Котовского. Я о нем, собаке, наслышан. Это бессарабский цыган, хитрый и смелый. Шайку подобрал себе, одни головорезы».
Дело осложнялось.
— Вы не имеете права рисковать, Григорий Иванович, — потребовал Юцевич.
Комбриг взглянул на начальника штаба из-под прикрытых век:
— Это кто же, интересно, у меня его отнял?
По интонации, по этой надменной повадке видно было, что не в духе.
Вмешался Борисов:
— Григорь Иваныч, не дури. Из ребят кого-нибудь можно послать. Маштаву отрядить — только рад будет.
Неожиданно Котовский усмехнулся:
— Кто не рискует, тот не пьет шампанского!
— Перестань! — рассердился комиссар. — Нашел, когда шутить… В конце концов, подумай об Ольге Петровне. Мало ей, так тут еще…
«Ох, зря!» — сразу же подумал Юцевич и сделал вид, что с головой закопался в бумаги.
Раздувая шею, комбриг угрожающе процедил:
— А вот этого, товарищи хорошие, просил бы не касаться! Да, не касаться!.. — от сдерживаемого бешенства подрагивала челюсть. — Помощнички! Не бригада, а обоз. Кони навьючены, как верблюды, йог не носят… Барахольщики! К чертовой матери! Оставить овса на пять суток. Сухари и сахар. И все! И никаких. Сам проверю!
— Погоны потребуются и лампасы, — заметил Юцевич, отрываясь от бумаг. Его деловой спокойный тон заставил комбрига споткнуться на полуслове.
— Ну? — остановился он.
— Я говорю, в обозе где-то еще старый фроловский флажок таскается. Помните, под Вендичанами достался? Черный такой… Надо у Криворучко пошарить, у него начхоз запасливый. Убей меня бог, но у них и на лампасы найдется! С прошлого года целый кусок кумача затырили.
Остановившись на разбеге, Григорий Иванович слушал, удерживая гневный вдох. Юцевич говорил и говорил, — минута была перебита. Бешенство комбрига сияло как рукой.
— А, пошли вы все от меня!.. — проговорил он и убежал к себе.
Комиссар и начальник штаба с улыбкой поглядели друг на друга. Юцевич выразительно вздохнул и покачал головой. Он еще в первые дни предупредил Борисова, что с командиром бригады, если он раскипятится, лучше не спорить. Пусть наорет, пусть грохнет дверью и убежит, — через несколько минут является убитый, мучается, тянет, в глаза не смотрит. Тут ему следует помочь — заговорить о каком-нибудь деле, и он, принимая эту помощь, сразу просветлеет. И — весь конфликт, вся ссора. А в лоб — перестреляться можно.