— Эй, дядя, случилось что?
— Не до вас… — отмахнулся тот.
Конвой с Котовским к обычному часу с шахты не вернулся. Подождали еще немного, затем послали проверить. Все выяснилось на следующий день. В шахте нашли тела застреленных казаков. Мордастый урядник был раздет до белья. Сомнений не оставалось: убив конвойных, каторжник переоделся в казачью форму и бежал. По всем признакам, расправа со стражниками произошла примерно в полдень, следовательно, у бежавшего, чтобы замести следы и оторваться от погони, были почти сутки. Много…
В казачьей форме, с винтовкой, Котовский заходил в села, делая вид, что разыскивает беглого каторжника. Местным властям он устраивал разносы за небрежное несение службы.
Таким образом удалось добраться до таежной полосы. Дальше двигаться стало труднее. Он питался сахаром, обогревался у костров. Вообще, побег из-под стражи оказался самой легкой частью задуманного плана. Впереди лежали тысячи верст зимней тайги.
Села он обходил стороной. Особенно приходилось остерегаться казачьих поселений. С той поры он возненавидел казачью верноподданность, их разудалые чубы, лихой залом папах.
В случае поимки спасения быть не могло, — за убийство стражников его неминуемо ждала петля.
Адрес, который он запомнил со слов Молотобойца, принадлежал «прачке» — так у подпольщиков назывались люди, занимающиеся подделкой паспортов. Раздобыв чей- нибудь документ, они промывают его каким-то раствором, а затем на очищенном бланке вписывают нужную фамилию.
Явка в железнодорожном рабочем бараке была «перевалочной». Молотобоец снабдил Котовского условным паролем — одной репликой, — и товарищ Мирон, хозяин квартиры, помог ему обзавестись необходимым документом. Григорий Иванович понимал, что «липа» ненадежная: вместо печати был приложен медный пятак с затертыми хлебным мякишем буквами, чтобы на бумаге отпечатался только орел. Сдавать для прописки в полицию такой паспорт опасно, но передвигаться с ним можно.
И для Котовского потянулся долгий-долгий путь. Он нанимался грузчиком, чернорабочим на стройку, кочегаром на мельницу, молотобойцем, кучером, разливщиком на пивзаводе. На одном месте не задерживался. Его поимкой занимался сам департамент полиции. Мобилизованы шпики Петербурга, Москвы, Киева. Всюду он видел свои фотографии, читал описание своих примет.
В обычной жизни человек ходит по улицам и чувствует себя совершенно одинаково со всеми окружающими. Но беглый словно бы отмечен какой-то незримой печатью, точно с седлом на голове. Кажется, его опознает первый встречный и заорет, указывая пальцем.
Понемногу он научился узнавать людей, к которым можно обратиться, не рискуя быть разоблаченным. Он отсыпался в теплых избушках путевых обходчиков, в избенках и бараках городских окраин, где ютились мастеровые. С этими людьми было проще, легче, безопаснее, и он все чаще вспоминал товарища Павла, указавшего ему путь на много лет вперед. Старик Мулявин славил так называемую государственную жадность мужика, — теперь бы он и сам нашелся, что ему ответить. Много еще нужно было сил и времени, чтобы и крестьянина поднять на уровень, где собственная выгода сливается со всенародной.
К лету он выбрался на Волгу. Товарищ Павел был прав, когда шутил, что революционеру в первую очередь необходимы ноги, — не знать усталости от погонь. Григорий Иванович убедился в этом сам, выбираясь из Сибири.
Самодержавие пышно отпраздновало трехсотлетие дома Романовых. Глядя, как в ночное небо взвиваются гирлянды беспечных праздничных огней, Григорий Иванович вспоминал предсказание Молотобойца. Прощаясь в Александровском централе, тот сказал, что новая революция будет совсем не такой, какая была. На всем пути Котовский видел одно и то же: страна похожа на взведенный курок. Показное благополучие висело на ниточке.
Из Сибири он вернулся совершенно другим человеком. Как не походила родная Бессарабия на далекую студеную Сибирь! Здешнему бедняку трудно было представить немереные пространства за Уралом. Здесь крестьянин ковырялся на скудном наделе, там — хоть захлебнись землей. Но допотопный, примитивный уровень хозяйства был одинаков и там и здесь. Сибирский мужик обрабатывал землю настолько плохо, что она не могла обеспечить даже его семью. Один плуг приходился на четыре двора. Во многих хозяйствах не было ни коровы, ни лошади. Зачастую политические ссыльные разбирались в земледелии лучше, чем местные жители.
Помещик Георгий Стаматов, к которому он под чужим именем нанялся управляющим (ватагой), выписывал ворох газет. По вечерам хозяин просматривал их одну за другой, сердито швырял на пол и брюзжал: «Прогнило, все прогнило!» После него газеты забирал управляющий, подолгу вчитывался в телеграммы из столиц и, положив газетный лист на колени, задумчиво покачивал головой.
По селам прощальным плачем заливались гармошки, пьяно горланили новобранцы. Царское правительство сгоняло под ружье огромную мужичью армию.
Завидев строгого управляющего, крестьяне уважительно снимали шапки.
Григорий Иванович измерял взглядом нескладных подвыпивших парней, в глазах которых водка не могла убить страх.
— На немца, значит?
— Известно дело…
— А чего вы с немцем-то не поделили?
— Да разве мы? Мы его в глаза не видели. Там они что-то… — и неопределенно показывали вверх.
— Так пускай они и дерутся! А у вас и дома дел полно.
— Это так, гм… Да ведь… как?
Ну смотрите, зря головы не подставляйте.
Газеты скупо, сквозь сжатые зубы сообщали об отступлении и вдруг громко, во весь голос оповестили империю об успехе Брусиловского прорыва. Стаматов съездил в Кишинев, поотирался в тыловых учреждениях и добился привилегии отбирать пленных для полевых работ. В имение прибыли мадьяры и австрийцы (Григорий Иванович как- то увидел: пленный по-пластунски полз по бахче, сорвал дыню, заметил управляющего и со всех ног бросился бежать. Григорий Иванович усмехнулся и поехал своей дорогой).
С газетных страниц глухо доносилось об интригах в Зимнем дворце, все чаще поминалось имя тобольского конокрада, вознесшегося к самому трону. Обстановка в стране грозила скорыми переменами.
С некоторых пор в имение Стаматова стали забредать в поисках работы подозрительные люди с шарящими вокруг глазами. Григорий Иванович понял, что петля сужается.
Однажды Стаматов зазвал управляющего в дом и, спросив о том о сем по хозяйству, как бы между прочим сообщил, что в имение приехал пристав со стражниками, говорит, что ищет Котовского, — тот будто бы с каторги сбежал и объявился где-то в здешних местах.
Вот оно! Рано или поздно ищейки должны были напасть на след. Но так просто он им в руки не дастся. С первых дней в имении он отобрал для себя выносливую лошадь, кормил ее отборным зерном и постоянно водил с собой в поводу, чтобы она была всегда рядом. Пускай попробуют догнать!
Стаматов ничего не заметил в лице управляющего.
— И еще одно попрошу: осторожней с речами. Мало ли, знаете…
Пристава управляющий увидел во дворе корчмы, тот распекал за что-то уставших стражников. Нерасседланные лошади стояли на солнцепеке, измученно отлягивались от слепней.
Григорий Иванович и ругал себя за прежнее сумасбродство, и ничего не мог с собой поделать. Ну вот зачем он лезет к стражникам? Снова захотелось испытать судьбу, пройтись по краю пропасти? А ведь казалось, что с прошлым покончено навсегда.
Сняв шляпу, Котовский вежливо поздоровался. Пристав окинул его взглядом и не отозвался. Лишь узнав, что перед ним управляющий, небрежно козырнул.
Испытывая, как все в нем натянуто и дрожит от неуемного озорства, Григорий Иванович осведомился, не может ли он чем-нибудь помочь. Пристав, дуя себе в расстегнутую грудь, поблагодарил. Он изнывал от жары и с тоской оглядывал необозримые поля: ну где тут отыскать беглого? Ведь не дурак же он, чтобы запросто попасться на дороге.
«Докладная записка
Кишиневского полицмейстера
начальнику Бессарабского
губернского жандармского управления
о задержании Г. И. Котовского
г. Кишинев. 26 июня 1916 г.