В короткий срок в тяжелых условиях сибирской зимы молодой командующий создал из разрозненных, плохо одетых и вооруженных полков боевую ударную армию. Бывали минуты, когда он сам появлялся в цепи атакующих с винтовкой в руках.
Разгром Колчака, победы над отборными офицерскими дивизиями Деникина и Краснова, наконец, Западный фронт. Как военачальник Михаил Николаевич Тухачевский занимал одно из первых мест в вооруженных силах молодой республики Советов.
Два месяца назад партия поручила Тухачевскому разгром кронштадтского мятежа. После воинского парада на Красной площади в честь участников боев с кронштадтскими мятежниками, после участия в работе X съезда партии Михаил Николаевич принял новое назначение — возглавить борьбу с мятежом Антонова.
За раскрытым окном с занавесками раздалось кряканье автомобильного гудка, Григорий Иванович узнал голос «роллс-ройса». Видимо, к машине сбежались изнывающие от любопытства ребятишки.
На правой щеке командующего, на припухшей родинке, виднелся свежий бритвенный порез, заклеенный бумажным клочком, — след утренней торопливости.
Устроившись с локтями на столе, разостланной карте, командующий снизу вверх, от стола, взглядывал на Котовского и задавал точные, конкретные вопросы. В бою под Шереметьевкой бандиты понесли огромные потери. Полагает ли Котовский, что повстанцы и в дальнейшем не станут считаться ни с какими жертвами?
Ожидая ответа, молодой, удивительно молодой, командующий дунул на карту и махнул рукой, сметая какой-то незначительный бумажный лоскуток.
На взгляд Котовского, Антонов сейчас в панике и, как всякий бандит, будет цепляться за малейшую возможность прожить лишний день. Чужие жизни для него никогда ничего не значили, а уж сейчас — тем более. Чего-чего, а крови эта публика не боится, — уркачи отчаянные…
Тюремное словечко, невзначай сорвавшееся с языка, заставило Котовского умолкнуть. Опять проскочило!.. Сразу стал тугим ворот гимнастерки, на лице появилось умоляющее выражение. Командующий бросил карандаш карту и расслабленно, с улыбкой откинулся. Сейчас это были не начальник с подчиненным, а просто два старых товарища.
— Григорий Иванович, вы, кажется, в одесской тюрьме сидели? Одесса… — командующий вздохнул. — У меня ординарец был, великолепный парень. Убило под Бугульмой. Одессит. Ударит себя в грудь и: «Та шоб я не дошел до того места, куда иду!»
Певучий южный говорок удался командующему так похоже, что Григорий Иванович засмеялся.
— Это наш.
В Москве, перед тем как отправиться в Тамбов, Тухачевский просмотрел все скопившиеся по восстанию материалы. Он нашел, что укоренившийся на антоновщину взгляд страдает однобокостью. Установлено, например, что вооруженная сила повстанцев составляет около пятидесяти тысяч человек. Что же, все они кулаки и уголовники? Такого количества преступников и кулачья, пожалуй, не набрать и с нескольких губерний.
— Если бы одна уголовка работала, — подтвердил Котовский, — и разговор был бы другой. Мужик озлился: хлеб гребли по три, по четыре раза. Да еще с оркестром.
— Кстати, — спросил командующий, — удалось выяснить, каким образом в руки бандитов попал приказ штаба бригады?
Напоминание было неприятным. Григорий Иванович ответил, что расследованием того случая занимался особый отдел бригады. Установлено, штабной документ не был «добыт», как этого опасались, — просто бандитская засада схватила нарочного с пакетом. То был первый красноармеец, попавший в лапы антоновцев. Изуродованное тело бойца потом с трудом опознали.
Командующий поднялся. Над его головой висел портрет Ленина. Тухачевский, раздумывая, смотрел под доги.
— Мне докладывали, губерния обескровлена в смысле людском, партийном. В восемнадцатом году для Южного фронта сформировали две дивизии. Ушли и погибли лучшие люди, кадры. Полторы тысячи большевиков…
Он прошел к окну, завел руки за спину. На улице сухой ветер нес пыль и мусор.
— Неприятные известия, Григорий Иванович, — мрачно проговорил он, не оборачиваясь. — Совсем свежие: во Владивостоке мятеж… Японцы, какие-то братья Меркуловы…
Слова его ронялись трудно, с перерывами, точно вынужденное признание.
Помолчали, каждый обдумывал последнюю тревожную новость. Дальше командующий заговорил уверенно. Во всех, казалось бы, стихийно возникавших беспорядках в разных концах республики он видел единую руку, один хорошо продуманный план. Не случайно почти день в день с дальневосточными событиями границу с Польшей перешли отлично вооруженные банды Тютюнника, Савинкова, Булак-Балаховича. Это при наличии такого очага в самом центре, как антоновский мятеж!
Поправив занавеску на окне, командующий прикрыл створку и медленно вернулся к столу.
На днях из Москвы по поручению Ленина звонил заместитель председателя Реввоенсовета Склянский. Владимир Ильич в нетерпении: как, все еще не поймали Антонова?
— Нам отпустили месяц. — Командующий обеими руками пристукнул по карте. — Немыслимо короткий срок! Сейчас это уже видно… Григорий Иванович, у вас опыт борьбы с Махно, на Украине. Мы обязаны… понимаете, обязаны… не затягивать. Ну, может быть, чуть-чуть.
— Михаил Николаевич, на Украине степь, там они как на ладони. Здесь лес, это труднее.
— У воронежцев сразу пошло дело, когда они привлекли само население.
— И мы, — кивнул Котовский. — Мужик не воевать должен, а работать. Я обязал начальников посевных участков докладывать в штаб ежедневно. Люди, лошади, повозки…
— Мне кажется, толку будет больше, если помощь населению оказывать не по капле: один боец, два, а коллективно. Что-нибудь вроде ленинских субботников? — Командующий не приказывал, а как бы советовался.
Котовский наклонил голову, подумал.
— Учтем.
Он был слегка уязвлен. Вроде бы мелочь, пустяк, а не додумались же сами! Конечно, на работу в поле следует выходить артельно: и толку в самом деле больше, и, так сказать, наглядности.
Командующий сказал, что в Тамбове сейчас раскрывается картина большого, тщательно законспирированного подполья. Организация эсеров обнаружена в губвоенкомате, на железной дороге, — дело поставлено широко.
Котовский вспомнил: а овес пополам со стеклом, а сбитые бойки наганов?..
И все же жестокие меры, допущенные в самом начале борьбы с восстанием, претили Тухачевскому. «Жестокость вообще свидетельствует о бессилии!» Он распорядился отпустить из тюрьмы более восьмисот мужиков, арестованных по подозрению в помощи бандитам. Освобожденные избрали шесть человек ходоков и отрядили их в Москву, к Ленину.
— Я позвонил, чтобы им помогли попасть к Владимиру Ильичу.
С заложенными за спину руками молодой командующий прошелся, его опущенном лице блуждала задумчивая улыбка.
— Я вспоминаю: однажды у Ленина спросили, как быть с пленными французскими солдатами. Владимир Ильич ответил кратко: «Одеть и накормить!» А ведь то были интервенты, чужие… Конечно, с оголтелыми бандитами разговор может быть только один. Но валить всех в одну кучу нельзя. Преступно!
Ленин… Котовскому не довелось ни видеться, ни разговаривать с вождем революции. Но он знал многих, чья жизнь и работа проходили рядом с Лениным, по его примеру и под эго непосредственным руководством. Соратники вождя, они оставались с ним, когда отпадали сотни сломавшихся, но оставшиеся были словно из железа, и теперь как раз ими были сильны партия и армия. Эти люди всегда умели видеть многое раньше других, дальше других они глядели и сейчас. Тухачевский принимал участие в работе X съезда партии, слышал все выступления вождя и считал, что постановления партийного съезда, выступления Ленина раскроют глаза обманутому крестьянству, прорубят в сознании затурканного мужика прямые и ясные просеки. Скоро Антонов окажется без поддержки середняка, с ним останется один кулак с его злобой и отчаянием, и руководители восстания почувствуют себя чужаками своей, казалось бы, родной, но отрекшейся от них земле.