— Стучи: «Прошу принять к сведению, что у меня кавалерия на лошадях, а не на машинах. Лошади крайне переутомлены беспрерывными переходами. Половину лошадей уже ведут в поводу».
Якир: «Вчера вечером и ныне я два раза докладывал командующему и Реввоенсовету… Соседка справа выполняет задачу и требует поддержки; заявить себя совершенно вышедшими из строя не можем, а следовательно, нужно сделать что-то такое, чтобы при наличии имеющихся сил суметь хотя бы обороняться и не подводить соседей».
Котовский (отчаянно): «Противник кроет ураганным ружейным и пулеметным огнем при появлении отдельных всадников».
Якир: «За малейшее неисполнение приказания в первую очередь будет расстрелян командир и комиссар… Никакие заступничества во внимание приняты не будут… Товарищ Котовский пусть заразит бойцов своим духом. Пока все».
Аппарат умолк. Раскидав ногами клубок узкой телеграфной ленты, Котовский выскочил из комнаты и побежал к коню. Завидев комбрига, Черныш стал срывать с лошадиных морд торбы с овсом.
К середине следующего дня наметился перелом в сражении. Железное упорство пробивающихся частей остервенило противника. Казалось бы, обреченные люди никак не соглашались погибать, и жажда мести, крови, застарелая злоба придавали бою небывалое ожесточение.
Котовский продиктовал приказ:
«Предупредить части, что всякий отставший от своей части будет сочтен умышленно отставшим с целью грабежа и будет расстреляй на месте».
Отбиваться приходилось отовсюду, но главное свершалось впереди, где работало хозяйство Евстигнеича. Старый фейерверкер уже не махал своим платочком, а сам припал к орудию и мастерски наводил по целям.
— Гриша! — завопил он, впервые называя комбрига по имени. — Ты что же делаешь? Снаряды подавай!
Старик показал на густые цепи сытой белогвардейской конницы, готовившейся к кровожадному штурму.
— Замолчим — сомнут! Костей не соберем!
Высматривая из-под ладони, Котовский кусал губы. Батарея работала, точно чудовищная молотилка: отвесный град шрапнелей разметывал сбивающиеся цепи врага. Но беда, если орудия сядут на голодный паек, а то и замолкнут.
— Гриша!.. — стонал старик. — Богом молю!
— Держись, батя! — крикнул Котовский.
Он увидел цепочку бегущих людей, каждый держал в руках по снаряду. Противник открыл по батарее беглый огонь. Бойцы со снарядами пригибались, их осыпало комьями взлетающей земли. Один или два упали.
— Коту слезы! — заругался Евстигнеич, глянув на поднесенные снаряды.
— Григорь Иваныч, — доложил запыхавшийся Зацепа, — лошади легли. Которые убиты, которые лежат. Я приказал — на себе!
Он широко разевал рот, перекрикивая гул разрывов.
— Правильно. Только быстрей надо, быстрей! — Котовский соскочил с седла, бросил Зацепе повод. — На, возьми мою. Запряги там — пусть из шкуры вылезают! Слышишь? Сейчас еще немного — и возьмем на передки. Смотри, ждать никого не будем. Отходи за нами следом.
Эскадрон мадьяр, протяжно воя, с поднятыми шашками поскакал к железнодорожной насыпи. Паровоз с двумя блиндированными платформами запыхтел и покатил к видневшимся на горизонте станционным постройкам.
— …р-ра-а!.. — донесся дружный рев пехоты, поднимавшейся в штыки.
Зацепа с уцелевшими бойцами побежал назад. Сесть в седло он не догадался и коня держал за повод.
Среди разбросанных снарядных ящиков с винтовками в руках сидели раненые. Некоторые приготовили гранаты.
Всем, кто мог двигаться, Зацепа приказал взять по снаряду — и бегом на батарею.
— Скажите там: мы сейчас!
Лежавшим в цепи он послал сказать, чтобы начинали медленный отход. Там, впереди, сейчас идет бой у железнодорожной насыпи.
Проверяя пустые ящики, Семен переворачивал их ударом сапога. Подводу нагрузили с верхом. Коня комбрига запрягли, даже не сняв с него седла. Раненые облепили подводу, готовые и помогать коню, и держаться, чтобы не упасть.
Позади трещали выстрелы. Цепь отходила, сдерживая натиск.
Несколько человек опустились на землю, уронили обессилевшие руки.
— Братцы, вы что? — испугался Зацепа.
Один, с перевязанной головой, поднял опухшее лицо, отдул с глаз клок грязного бинта.
— Иди, Семен, за нас не думай. Мы не дадимся.
В упряжке заржала лошадь, взвилась на дыбы. Ее стегали в десяток рук, наваливались на увязшие в песке колеса, но подвода не трогалась с места.
Семен крикнул снять несколько ящиков, разобрать по рукам. С воза ему в руки упал тяжелый ящик, Зацепа посипел от натуги и присел. Подводу скособочило, колеса с одной стороны ушли в песок по ступицу.
«Фрося!..» — вдруг вспомнил он и опустил ящик.
Она лежала в брошенной телеге, по-прежнему без сознания. В оглоблях завалилась убитая лошадь с оскаленной мордой. Семен взял жену на руки, сделал несколько шагов и остановился. Песчаная зыбь не отпускала воз со снарядами. Ноги бойцов, толкавших телегу, натужно зарывались в проклятый песок.
Прижимая к груди бесчувственное тело жены, Семен побрел в сторону от застрявшего воза. Бойцы глядели на него с недоумением. Семен брел по песку, как по воде, коробка с маузером цеплялась за кусты. Он скрылся, но бойцы, видевшие, как он шел, чего-то ждали.
В кустах ударил выстрел, всех невольно дернуло. Зацепа вышел на дорогу один, с маузером в опущенной руке.
— Баба у меня, братцы, померла, — бормотал он, расширенными зрачками вглядываясь в каждого. — Не осудите, братцы…
В полном молчании люди накинулись на воз. Вцепились, рванули, и воз заскрипел, пополз, оставляя в опостылевшем песке глубокие борозды. Между бойцами путался Зацепа, его отпихивали, сопели, вполголоса ругались…
Пробились все-таки, уцелели!
А тут еще радостное сообщение, что соседка справа, 58-я, взяла Умань.
Полная победа!
После торжественной встречи с 58-й Котовский сел сочинять обращение к своей бригаде. На этот раз он обошелся без диктовки. Написанное на бумаге имеет особую силу, и он хотел, чтобы люди, выдержавшие нечеловеческое напряжение, услышали о своем геройстве высокие и звучные слова.
«В тяжелую минуту, — писал он, — вы стойко шли вперед, невзирая на опасность, которая угрожала нам со всех сторон. Вы не забыли, что мы являемся авангардом Великой Мировой Пролетарской Революции, и стойко выдержали все удары. Товарищи! Вы с твердостью перенесли голод и жажду как настоящие коммунисты и строители Нового Пролетарского Государства…»
«Постановление Совета Обороны
1 октября 1919 г.
1. Наградить славные 45 и 58 дивизии за геройский переход на соединение с частями XII армии почетными знаменами революции.
2. Выдать всей группе за этот переход, как комсоставу, так и всем красноармейцам, денежную награду в размере месячного оклада содержания.
Председатель Совета Рабоче-Крестьянской Обороны
В. Ульянов (Ленин)»
Покуда полки отмывались и отдыхали, Котовский писал аттестации на отличившихся бойцов, указывая против фамилии каждого его достоинства и воинскую доблесть. Дойдя до Семена Зацепы, задумался, потом коротко вписал: «Имеет железное сердце».
Семен потемнел, словно спаленный внутренним огнем. Глаза его теперь казались черными, хотя всегда были карими, и покойная Фрося ласково звала его «светлоглазкой». Он низко надвигал фуражку, не позволяя заглянуть себе под козырек и увидеть, какая боль сидит в его душе. Отрешившись от всего, что не имело отношения к войне, что мешало бы ему воевать, он жил одною ненавистью и бывал страшен в боях, плача от неизбывной ярости.
Первую улыбку на его лице Ольга Петровна увидела, когда он раздевал замызганного Кольку. Она поняла, что Семен больным открытым местом в своей израненной душе припал к живому и находит в этом пусть небольшое, но желанное облегчение.
Глава семнадцатая
Для поездки к Котовскому запрягли тележку с плетеным коробом, набросали сена. Запрягал Герасим Петрович.
Когда в короб, приминая сено, уселась принаряженная Настя, старик склонил голову набок, умильно распустил морщинки.
— Ах, Сем, я и свадьбу вам отгрохаю! Сам за все возьмусь. Вот увидишь!