Выбрать главу

Ударить бы сбоку, зайти незаметно, неожиданно. Самый козырный на войне ход! Пускай их много, не сосчитать, но они уже оглядываются на границу, думают не наступать, а отступать… Много ли им сейчас надо?

Сжав виски, Григорий Иванович закрыл глаза и так сидел минуту, другую. В любом бою отдаются два приказа — с той и другой стороны. Один из них останется невыполненным. Чей?.. На какой-то миг привиделось, как к генералу вбежал испуганный начальник штаба, что-то крикнул и оба они, побросав все на столах, старческой рысцой потрусили из обреченной комнаты…

Раздумья комбрига перебил Борисов.

Комиссар считал, что брать Проскуров силами одной бригады рискованно. Не секрет — противник с каждым днем становится упорнее. Каждое проигранное сражение приближает его к гибели, следовательно, стойкость его будет возрастать. Если взглянуть на дело шире, как любил говорить покойный Христофоров, бригада уже достаточно показала себя. Самое время проявить благоразумие, иначе одним шагом можно испортить все.

Выслушав, комбриг хмыкнул и покрутил бритой головой.

— По науке считаешь? Это хорошо. Все, как приказчик, разложил… Но вот еще какая наука есть: не равнять его с собой. Он, может быть, и думает, как бы нам накласть и в хвост, и в гриву, да вот беда — кишка тонка! Полноценности в нем нет, полноценности! Понимаешь? По-научному сказать: несоответствие замыслов и возможностей. А тут еще Збруч под боком, спасение. И вот я так соображаю: если мы его пугнем хорошенько, он стреканет, как заяц. Ну что? Не по науке это?

— Риск, Григорий Иваныч!

— Конечно, риск. А как же в нашем деле без риска? Кто, знаешь, не рискует, тот шампанского не пьет. Так у нас в Одессе говорили.

Неожиданно он потянулся, выгнулся, сладко и откровенно зевнул.

— Что я тебе, Петр Александрыч, гарантирую, так это вот: штанишки у его превосходительства Перемыкина будут сырые. Сам увидишь, вспомни потом мои слова!..

Поздно ночью комбриг велел седлать Орлика — отправился проверять караулы. На лице начальника штаба сочувственное понимание: когда в голове усталость, лучше всего хлебнуть свежего воздуха.

— Григорий Иванович, я с вами, — вызвался Борисов.

Погруженный в свои мысли, Котовский ехал молча. На полкорпуса сзади держался Борисов. За ними следовали ординарцы.

Висел ущербный рожок месяца, иней высеребрил землю. Деловито постукивали копыта коней.

Вдалеке блеснула полоска озера, потом вдруг на гребне бугра обозначилось несколько верховых фигур. Григорий Иванович повернул коня в кусты. С седел не слезали, ждали. Редко ронялись капли с голых веток.

Стали слышны голоса верховых, и Черныш шепотом сказал, что это свои.

Комбриг фыркнул:

— По ветру чуешь?

— По винтовкам вижу. Казаки через правое плечо надевают. Да и голос — Мартынов… Свои это, Григорь Иваныч. Видать, разведка.

Комбриг, вглядываясь в подъезжавших всадников, не шевелился. Когда верховые поравнялись с кустами, Котовский тронул повод и выехал. Те испугались, руки дернулись к шашкам.

Черныш угадал правильно — это возвращалась разведка второго полка.

Назад поехали вместе.

От Мартынова попахивало самогоном. Разбитной парень оправдывался тем, что не смог отказаться от угощения.

— Они нас, Григорь Иваныч, так ждут, так ждут, прямо сил нет! Набедовался народ.

Комбриг удивился:

— А ты что, в самом Заречье был?

— А как же! Все мы.

— Как попали?

— Да как Исус Христос, по воде. Их там, Григорь Иваныч, если по озеру идти, хоть за ноги бери. Никто и не пикнул.

— Что ты говоришь?! И глубоко, нет?

— Какое там! — разливался Мартынов, радуясь, что о самогоне забыто. — Редко где по брюхо. В одном месте, наверно, с головкой будет, так можно обойти. Я запомнил.

— Ага, ага… — и Котовский замолк, ни о чем больше не спрашивал. Комиссар, почувствовав, что сообщение Мартынова дало мыслям комбрига какой-то неожиданный толчок, так и не собрался заговорить.

В штабе, соскочив с седла, Григорий Иванович на ходу бросил Юцевичу, что ему немедленно нужен командир батареи, и прошел к себе.

План комбрига был чрезвычайно прост. Напрасно его превосходительство ждет, что бригада, постреляв из орудий, пойдет в лобовую атаку. Сберегать людей маневром — это основное военное правило Котовский усвоил накрепко. Закупорившись в Проскурове, генерал не учел одной малости: озеро Дубовое отнюдь не преграда для кавалерии. На карте оно выглядит внушительно, на самом же деле… И вот через эту «калитку», которую Перемыкин просто не додумался как следует запереть, и нужно нанести удар.

Юцевич, слушая, сразу же полез в карту, замигал, замигал, и лицо его озарилось радостной улыбкой. Борисов мысленно ругнул себя. Он слышал разговор Котовского с возвращавшимися разведчиками, но, признаться, ему и в голову не пришло… Он тут же решил, что отправится с эскадронами, назначенными для обхода.

Смысл задуманного комбригом маневра заключался в том, чтобы не дать противнику заметить кавалерию, бредущую через мелководье озера. Очень важно отвлечь и батареи в деревне Заречье. Для этого, во-первых, будет предпринята показная атака с фронта, во-вторых же, — и в этом самая соль — батарея Евстигнеича выдвинется без всякого прикрытия и затеет артиллерийскую дуэль, вызовет вражеский огонь на себя. Да, Евстигнеичу придется не сладко, больше того, со своей батареей он, но существу, откровенно приносится в жертву.

Помолчав, комбриг добавил, что сейчас придет Евстигнеич и нужно поддержать старика: не показывать ему сострадания, не жалеть, пусть он уйдет на свой подвиг с верой, что в этом — единственный путь к победе с малой кровью для нас и с гигантским уроном для врага.

— Да-а… — Юцевич плотнее запахнулся в шинель. — А кто в обход?

Хмуро отвалившись от стола, комбриг ответил не сразу.

— Я думаю, Девятый.

Юцевич, склонив голову, обдумал кандидатуру эскадронного. Что ж, исполнителен, настойчив.

— У себя? — послышался громкий голос за дверью.

Старый фейерверкер Евстигнеич ходил в затрапезном трофейном френче, из нагрудного кармана постоянно высовывался уголок чистейшего платка. Платок ему был нужен, чтобы махать своим артиллеристам: «Огонь!»

Борисов знал, что комбриг всегда любил и отличал своего командира батареи. Но дружба на войне — особый вид человеческих отношений, в первую очередь здесь ценится надежность. Фронтового друга не станешь сохранять в тылу, наоборот, ему — самое ответственное, самое опасное задание, потому что он не подведет, исполнит, — надежный человек! Иногда Борисов думал, что напускная черствость комбрига объясняется именно необходимостью задавливать в себе жалость и посылать в жестокий бой самых лучших своих людей, потому что они лучше остальных справятся с тяжелым заданием.

Так было и сейчас. Комбриг жалел Евстигнеича и все же посылал его почти на верную гибель, потому что заботился не об одной батарее, а о всей бригаде.

Говорить должен был Котовский, комиссар и начальник штаба сидели молча. Свет лампы резал уставшие глаза, Григорий Иванович прикрывался рукой. Разговор предстоял тяжелый.

— Батя, — позвал он старика и пригласил взглянуть на карту.

Евстигнеич посмотрел, прикинул в уме позицию.

— Плотновато, Григорь Иваныч.

— Еще бы!.. Объегорить надо.

Старик с достоинством разгладил усы:

— А чего? Постараемся. Не может быть, чтоб не объегорили!.. На мой сказ, Григорь Иваныч, вот тут неплохо стать. А? Смотри, ему нас не видно, а нам до него доплюнуть можно.

Высказывая свои соображения, старый фейерверкер еще ни о чем не догадывался. Григорий Иванович медленно покачал головой.

— Нет, батя, становиться надо вот где.

Старик удивился:

— Григорь Иваныч, какой же дурак… Собьют за милую душу!

— Собьют, — согласился Котовский. — Но надо.

Он глядел скорбно, но твердо.

— Вот оно как! — проговорил Евстигнеич и, начиная догадываться, оглянулся на комиссара и начальника штаба, до сих пор не проронивших ни слова. Ни тот, ни другой не опустили глаз. Старый артиллерист все понял и завесился бровями, точно уже сейчас прикидывая, каково ему и его людям придется в этом самоубийственном бою.