— Я хочу, чтобы ты полечил нашего Афрания,— проговорил он, глядя на Никия с прищуром.— Я желаю видеть его здоровым. Надеюсь, ты согласишься взяться за дело?
— Но, принцепс, я уже давно...— начал было Никий, но Нерон, не дослушав его, сказал:
— Вылечи его, пусть даже он лишится своего замечательного уродства. Я согласен пожертвовать этим. Ты понимаешь, что я имею в виду?
— Не очень, принцепс,— пожал плечами Никий,— прости мою тупость.
— Прощаю.— Нерон великодушно наклонил голову.— Хочу, чтобы ты понял: мертвый Афраний уже не будет калекой. Ведь мертвый не может хромать, не так ли? Я готов лишиться удовольствия лицезреть его походку, олицетворяющую величественную поступь Рима. Ну, теперь ты понял меня?
Губы императора разошлись, но глаза смотрели строго. И Никий сказал:
— Да, принцепс, я сделаю все, что в моих силах.
— Ты сделаешь все,— произнес Нерон тоном приказа и, тут же отвернувшись, шутливо заговорил с кем-то из гостей.
Никий исполнил приказ с хитроумием опытного убийцы. Он отыскал колдунью Тускулу: сгорбленную старуху с лицом, похожим на кусок прогнившего дерева. Никто не знал, сколько ей лет, некоторые говорили, что она бессмертна. По крайней мере, не было человека в Риме, который бы знал ее молодой. Она занималась колдовством, изготовлением любовных снадобий, врачеванием. Не однажды ее пытались изгнать из Рима, но сам император приказал оставить колдунью в покое.
Ходили слухи, что известное грибное блюдо, отправившее в могилу императора Клавдия, было приготовлено не без ее участия.
Никий сам поехал к ней. Как и полагается в таких случаях, поздним вечером. Сначала старуха, кряхтя и охая, сказала, что она ничем уже не занимается, потому как совсем одряхлела и готовится к смерти. Но когда Никий вытащил и подбросил на ладони тугой мешочек с монетами, глаза Тускулы сверкнули не по-старушечьи, и, оглядев дорогую одежду Никия, она сообщила, что готова помочь столь знатному молодому человеку, которого привела к ней, как видно, великая нужда.
— Великая,— без улыбки кивнул Никий и объяснил ей цель своего прихода: один его близкий родственник болеет горлом, страшно страдает, и он хочет, чтобы Тускула помогла ему избавить несчастного от мучений.
— Ты хочешь, чтобы он поскорее предстал перед богами? — спросила она напрямую.
— Да, если им так будет угодно.
— Им так будет угодно,— уверенно проговорила Тускула и, раздвинув губы, показала ему черный провал рта, что, по-видимому, должно было означать улыбку.
Через день она вручила Никию мазь и, длинным корявым пальцем проведя по горлу, сказала:
— Ему не будет больно.
Утром следующего дня Никий зашел к врачу Нерона, который каждый день навещал больного Афрания.
— Я пришел справиться о здоровье нашего доблестного Афрания Бурра,— поведал Никий с любезной улыбкой.— Скажи, ему лучше?
Врач, подозрительно взглянув на Никия, ответил уклончиво:
— У него слишком застарелая болезнь.
Никий с участием покачал головой:
— Жаль, что судьбу смертных определяют не врачи, а боги.
Врач не ответил, а настороженность в его взгляде стала еще заметнее.
Никий потрогал горшочки со снадобьями, стоявшие на полках, и, не глядя на врача, спросил:
— Тебе, наверное, известно, что я когда-то занимался медициной? Скажи, чем ты пользуешь несчастного Афрания?
— Настойкой из трав и еще...— медленно выговаривая слова, попытался объяснить врач, но Никий его остановил:
— Я знаю, ты опытный врач и твои лекарства, как известно всем, порой творят чудеса.— Тут он демонстративно вытащил из-под одежды коробочку с мазью, которую дала ему Тускула, и, показав врачу, спросил: — Но почему ты забыл об этом прекрасном лекарстве? — И, указав на полки за спиной, добавил: — Я нашел это у тебя на полке. Наверное, ты приберегаешь снадобье напоследок, как самое сильное средство. Не хочу вмешиваться в лечение, но императора так беспокоит здоровье доблестного Афрания, что, мне кажется, лечение нужно ускорить.— Никий раскрыл рот и пальцем указал на собственное небо.— Вот туда, и все, совсем не страшно.
Врач задрожал, отступил назад. Никий подошел, взял его руку и вложил в нее коробочку со снадобьем.
— Нет... не могу...— Врач затряс головой, кожа на лице приняла землистый оттенок, а глаза неподвижно смотрели на Никия.
— Даже если я тебя попрошу?
— Нет,— врач дернул головой.
— Даже если тебя попросит император?
— Император? — пролепетал несчастный, вращая глазами.— Разве это он послал тебя?
— Я пришел сам,— улыбнулся Никий,— своими ногами, ты, наверное, заметил это. Но разве что-нибудь в Риме происходит без ведома императора? Или ты сомневаешься, что он наделен божественной силой? Скажи, не бойся, я передам ему твое мнение.
— Нет, нет,— быстро проговорил врач,— я понимаю, я не думал ничего такого.
— Конечно, ты не думал, но, чтобы я не сомневался и чтобы у императора никогда не возникало на этот счет никаких сомнений, не прячь свое снадобье, не жалей его, здоровье Афрания Бурра стоит дорого. Прощай!
И, одарив врача улыбкой, от которой у того задрожали ноги, Никий ушел.
Еще день спустя Нерон спросил Никия:
— Как продвигается лечение Афрания? Надеюсь, он на пути к выздоровлению?
— Он на пути, принцепс,— заверил его Никий.— Если ты пожелаешь навестить его, то сделать это нужно теперь же.
— Теперь же? — притворно удивился Нерон.— Но к чему такая спешка?
— Он слишком торопится, двигаясь по пути выздоровления, принцепс. Боюсь, нам его не догнать.
Некоторое время Нерон молча смотрел на Никия и вдруг, не удержавшись, расхохотался:
— Ох, не могу, Поппея! — обратился он к стоявшей тут же Поппее, мотая головой и всплескивая руками.— Ох, не могу!
— Да что тебя так рассмешило, Нерон? — спросила она, дернув его за рукав.— Поделись с нами.
— Я представил... я представил...— не в силах успокоиться, сквозь смех выговорил Нерон.— Представил, как наш великолепный Афраний хромает по пути выздоровления. Вот так! Вот так! — И Нерон изобразил хромающего Афрания, пробежав к окну и обратно.
Поппея поддержала его веселье сдержанным смехом, а Никий лишь вежливо улыбнулся.
Император отправился навестить больного Афрания Бурра с большой помпой. Его блестящий выезд сопровождали толпы зевак, выкрикивающих приветствия. Жена и брат больного встретили его у дверей дома.
— Ну, как наш Афраний? — милостиво глядя на них, осведомился Нерон.— Надеюсь, ему лучше?
При этих словах жена Бурра залилась слезами, а брат, глядя на императора запавшими от бессонницы глазами, сказал, что Афраний совсем плох и вряд ли доживет до утра. Нерон нахмурил брови и, кивком приказав Никию следовать за собой, вошел в дом.
Афраний Бурр лежал на высоких подушках с бледным и безучастным лицом. Войдя, император поморщился — в комнате стоял тяжелый дух. Приблизившись к ложу, он обратился к Афранию с участливой улыбкой:
— Скажи, Афраний, как чувствуешь себя? — И, переглянувшись с Никием, добавил: — Надеюсь, ты на пути к выздоровлению?
Щеки больного дрогнули, он тяжело вздохнул, высоко поднимая грудь, проговорил едва слышно:
— Со мной все кончено, принцепс.
Опустившись в кресло, подставленное ему слугами,
Нерон не без брезгливости коснулся руки Афрания, лежавшей поверх одеяла (изуродованная рука больного была прикрыта, но и здоровая выглядела не лучше — скрюченные пальцы казались обтянутыми истончившейся до предела кожей лилового оттенка), и выговорил бодро:
— Ты удивляешь меня, Афраний. Такие доблестные воины, как ты, не умирают в постели.
— Я не умираю, принцепс, я погибаю,— слабо отозвался больной.
— Вот как! — вырвалось у Нерона, и лицо его сделалось недовольным. Он покосился на Никия, стоявшего возле кресла, не поймал его взгляда, повторил, взявшись за подлокотники и как бы желая подняться.— Вот как!
— Этот,— сказал Афраний, переведя глаза на Никия, который отступил за спину Нерона.