Симон проводил Теренция да самого дома Никия. Было уже совсем поздно, но Никий еще не приезжал.
— Дождись его и поговори,— сказал Симон, взяв Теренция за руку и сильно сжав.— Я буду рядом, теперь я всегда буду рядом.
— Ты всегда будешь рядом?
— Всегда,— твердо, с какою-то особенной уверенностью произнес Симон.— Скажи об этом Никию.
И, более ничего не добавив, он быстро отошел и скрылся в темноте. Теренций некоторое время стоял, глядя ему вслед, потом вздохнул и медленно вошел в ворота.
Никий вернулся уже на рассвете. Теренций ждал его у лестницы. Тот сказал, заметив его:
— А, Теренций! Ты все еще не спишь?
Вид у Никия был усталый, он хотел пройти мимо, но Теренций проговорил жалобно:
— Мой господин!
Никий удивленно оглянулся:
— Что с тобой, Теренций? Ты не болен?
— Нет, мой господин, но я хотел...
Никий устало нахмурился:
— Что там у тебя? Может быть, поговорим завтра, я очень утомился.
— Завтра? — с надеждой переспросил Теренций, но, вспомнив Симона, вздохнул.— Нет, мой господин, я должен... я должен сейчас.
— Ну ладно, Теренций,— Никий зевнул, прикрыв рот ладонью,— пойдем.
Когда они вошли в спальню Никия, Теренций сразу же за порогом упал на колени. Никий посмотрел на него с сердитым удивлением:
— Ты что? Сейчас же поднимайся!
— Не могу! — простонал Теренций.
— Не можешь? Это почему?
— Не могу! Я достоин смерти! — Теренций всхлипнул и хотел обнять ноги Никия.
Тот успел сделать шаг назад.
— Да говори же! — вскричал он.— Что случилось? Может быть, солнце упало на землю или парфяне уже в пяти стадиях от Рима?
Теренций медленно поднял голову, по его морщинистым щекам текли слезы.
— Анней Сенека! Анней Сенека! Я был у него.
— Ты был у него,— повторил Никий и, пригнувшись, внимательно вгляделся в лицо Теренция.— Значит, ты был у него,— произнес он снова с особенным значением.— Понятно,— он задумчиво покачал головой,— я так и думал. Успокойся, Теренций, и расскажи все по порядку. И знай заранее, я ни в чем не обвиню тебя.
Он отошел и сел на край ложа, сложив руки на коленях.
— Подойди, никто не должен слышать того, что ты скажешь.
Теренций подполз к нему, не поднимаясь с колен. Никий молча наблюдал за ним.
Прежде чем начать рассказ, Теренций повздыхал, повсхлипывал, поерзал коленями по полу, снова не решаясь поднять головы. Наконец начал, упершись взглядом в ноги Никия. Они были неподвижны. Оставались неподвижны даже тогда, когда Теренций назвал имя Гая Пизона. Дернулись только раз, когда он сказал о Палибии.
Теренций закончил, потом, помолчав, добавил:
— Я рассказал все Симону из Эдессы, это он заставил меня открыться. Еще он просил передать тебе, что всегда будет рядом.
— Что значит «всегда»? — нарушил молчание Никий, проговорив это глухим, чуть с хрипами голосом.
Теренций осторожно поднял голову:
— Я не знаю.
Никий рывком поднялся.
— Вставай, Теренций.— Он взял его за плечи и помог встать.— Ты ни в чем не виноват.
— Я достоин смерти, мой господин,— прошептал Теренций, уронив голову на грудь.
Никий взял его за подбородок и, глядя в глаза, повторил:
— Ты ни в чем не виноват, мой Теренций, и ты доказал свою преданность. Я доволен тобой.
Теренций смотрел в глаза Никию, не веря своим ушам. Ему хотелось плакать, и он едва сдерживался, часто-часто моргая. Ему хотелось обнять Никия, прижаться лицом к его груди, но он только повел плечами и непроизвольно дернул головой.
Глава десятая
Два дня спустя Никий сказал Теренцию, что ему надо уехать и он берет его с собой.
— Мы совершим морскую прогулку,— пояснил Никий, несколько странно глядя на Теренция, испытующе и вопросительно одновременно,— на остров Пандете-рий. Ты никогда не бывал там?
— И даже не знал, что такой существует.
— Существует, Теренций, существует. Там теперь живет Октавия, бывшая жена императора. Ты, наверное, слышал о ее связи с Дорифором?
Теренций кивнул, почувствовал, как кровь отлила от лица.
Заметив это, Никий усмехнулся:
— Ты правильно меня понял, Теренций: император посылает меня убить Октавию. Я хочу, чтобы ты сопровождал меня в этой поездке. Мы возьмем с собой твоего соратника, центуриона Палибия. Надеюсь, ты не против?
— Нет, мой господин,— прерывающимся голосом ответил Теренций, чувствуя, как язык прилипает к небу.
— Тогда собирайся.
Никогда Теренций не предполагал, что может услышать от Никия что-либо подобное. Еле передвигая одеревеневшие ноги, он вернулся в свою комнату, сел на край ложа и просидел так долго, бессмысленно глядя перед собой. Никий не просто так сказал ему о приказе убить Октавию. Но зачем он открыл ему это?
Все дни морского путешествия Никий был необычайно весел, а Теренций подавлен. Веселость Никия казалась, правда, несколько лихорадочной, а подавлен-ность Теренция тяжелой и глубокой. Когда Никий обращался к нему, он не всегда сразу мог понять, чего от него хотят,— смотрел на хозяина неподвижно и испуганно, порой кивая невпопад. Но Никий ни разу не выразил недовольства непонятливостью слуги. Напротив, состояние Теренция только веселило его.
— Не думал, Теренций,— смеясь говорил он,— что ты так плохо переносишь морские прогулки! Дело, для которого мы едем, требует сил! — И, обращаясь к центуриону Палибию, почти всегда находившемуся рядом, Никий спрашивал: — Разве я не прав, Палибий?
Палибий недовольно пожимал плечами:
— Как я могу сказать, если не знаю, зачем мы плывем туда?
— Бедный Палибий! Он не знает, зачем мы плывем на остров! Конечно же не отдыхать. Неужели ты еще не догадался? Полно, Палибий, ты мне всегда казался более сообразительным!
Палибий стискивал зубы и опускал глаза.
— Нет, нет, Палибий,— не отставал Никий,— ты должен сам догадаться. Не говори ему, Теренций, пусть он сам. Ну же, ну же, Палибий! Хочешь, я подскажу тебе? Вспомни нашу первую встречу — твои солдаты тогда хорошо поработали мечами! Ну, догадался?
И, глядя в злое лицо Палибия, Никий заливался смехом, а отсмеявшись, снова принимался подтрунивать над центурионом.
Эту забаву он повторял несколько раз в день. Иногда Теренцию казалось, что Палибий не выдержит, бросится на Никия и разорвет его на куски: тяжелый взгляд центуриона говорил именно о таком желании. Но Никий словно бы нарочно продолжал свое, насмешки над Палибием делались уже совершенно жестокими. Он говорил, будто уверен в том, что центурион нравится женщинам, что он вводит в них кое-что с такой же легкостью, с какой вонзает меч в сердце врага.
— Может быть, я ошибаюсь, Палибий, но мне кажется, что ты с удовольствием проткнул бы меня ме-чом. Только я не враг, Палибий, и не женщина, хотя твое умение протыкать очень скоро мне понадобится. Ну, скажи, скажи, что ты думаешь обо мне!
Центурион стоял неподвижный и бледный, как мраморная статуя.
— Знаешь, Теренций,— отходя и рассматривая центуриона, обращался Никий к Теренцию,— когда мы вернемся, я попрошу императора назначить Палибия на новое место службы. Мы установим его на нос самого мощного военного корабля. Уверен, враги не вынесут его грозного вида,— мы будем выигрывать сражение с одним-единственным кораблем.
Как-то вечером, спускаясь в свою каюту, Теренций наткнулся на Палибия. Ни слова не говоря, тот схватил своей мощной рукой Теренция за горло и, прижав к поручням лестницы, стал душить. Теренций не мог пошевелить ни ногой, ни рукой, глаза его налились кровью и, казалось, вот-вот вылезут из орбит, а рот открывался и закрывался, как у выброшенной на берег рыбы. Когда сознание уже почти покинуло его, проклятый Палибий ослабил пальцы. Теренций со свистом втянул воздух, хотел крикнуть, но Палибий угрожающе прошипел, брызгая слюной:
— Молчи!