Но тех сил, которых было недостаточно для штурма, вполне хватало, чтобы перекрыть пути снабжения, и за десять дней до прибытия в залив Дориа морские подходы уже с успехом контролировались семью провансальскими боевыми галерами из Марселя, ставшими теперь частью адмиральского флота. Итак, на Геную надвигался голод, а голод никогда не способствовал героизму. Истощенное население восстанет против любого правительства, возлагая на него вину за лишения. Осознавая это, сторонники Фрегозо в своем соперничестве с Адорно еще и подстрекали население к восстанию. Массы всегда легко верят обещаниям лукавой оппозиции, и чернь Генуи клюнула на посулы золотого века, который наступит с победой короля Франции. Она не только положит конец мукам голода, но и обеспечит вольготное изобилие на все времена. Поэтому от ремесленников, парусных дел мастеров, рыбаков, более не решавшихся выходить в море, портовых грузчиков, рабочих, от чесальщиков, моряков, чеканщиков, словом, от всех тех, кто тяжко трудился в порту, все громче доносились требования о сдаче города.
Вверх и вниз по улицам Генуи, столь узким и крутым, что встретить на них лошадь было практически невозможно, а в качестве вьючного животного чаще всего использовался мул, ходили люди, и в воздухе носилась угроза восстания против дожа, предпочитавшего знакомого дьявола тому, с которым еще предстоит познакомиться, и считавшего своим долгом перед императором продолжать сопротивление королю Франции и его союзникам в лице папы и Венеции.
Прошлой ночью в Портофино он продемонстрировал способность отражать угрозу извне, пока не подоспеет помощь, должная рано или поздно прийти в лице дона Антонио де Лейвы, императорского губернатора Милана. Однако внутренняя угроза была гораздо серьезнее. Она ставила его в почти безвыходное положение. Либо он должен использовать испанский полк для подавления мятежа, либо сдать город французам, которые, скорее всего, обойдутся с ним так же, как германские наемники обошлись с Римом. Он надеялся, что ответ Просперо облегчит ему решение этой суровой дилеммы.
С этим письмом в руках дож и сидел сейчас в комнате замка Кастеллетто, красной цитадели, считавшейся неприступной и господствовавшей над городом с востока. Маленькая комната находилась в восточной башне, стены ее были увешаны блеклыми серо-голубыми шпалерами. Это было орлиное гнездо, нависшее над городом, портом и заливом внизу, где стоял блокирующий флот.
Дож откинулся на спинку высокого и широкого кресла, обитого голубым бархатом, и облокотился правой рукой о тяжелый стол. Его левая рука висела на перевязи, чтобы унять боль в раненном прошлой ночью у Портофино плече. Возможно, из-за большой потери крови его знобило даже в такую изнуряющую жару, и он сидел, закутавшись в плащ. Плоская шапка, надвинутая на высокий, с залысинами лоб, делала более глубокими тени на впалых щеках.
Рядом со столом стояла женщина среднего роста, даже и теперь, в середине жизненного пути, она сохранила изящную фигуру и тонкие черты лица, красота которых в дни ее молодости была воспета поэтами и увековечена великим Вечеллио[5]; в женщине чувствовалась деспотичность, свойственная всем эгоистичным натурам, пользующимся успехом у окружающих.
С нею были пожилой патриций, капитан Агостино Спинола и Сципион де Фиески, красивый и элегантный младший брат графа Лаваньи, принца империи, и по происхождению – первый человек в Генуе.
Прочитав письмо сына, мессир Антоньотто долго сидел в молчании, и даже его благородная супруга не рискнула нарушить наступившую тишину. Прежде чем заговорить, он еще раз перечитал письмо.
«Ты не можешь думать, – говорилось в наиболее существенной его части, – что я был бы там, где нахожусь сейчас, будь цели, которым я служу, целями союза, а не Генуи. Мы пришли не поддержать французов и их интересы, а ради освобождения Генуи от иностранного ига и восстановления ее независимости. Поэтому я без колебаний продолжу службу в войске, выполняющем сию достойную похвалы задачу, будучи теперь уверен в том, что и ты, узнав о наших истинных целях, не замедлишь присоединиться к нам в борьбе за освобождение нашей родной земли».
5