Его мать в задумчивости опустилась в кресло. Он остался стоять возле нее.
– Пусть народ думает что хочет. Я знаю, что делаю. Довольно об этом. Какое бы оскорбление нам ни нанесли, его следует, пока цель не достигнута, снести молча.
Она склонила голову в горестном молчании. Но когда он напомнил ей о том, что их ждут во дворце Фассуоло на приеме, где будет объявлено о помолвке, монна Аурелия содрогнулась от ужаса. Она не может идти. Она не пойдет. Не стоит уговаривать ее. Он должен извиниться за нее, объяснить, что переживания сегодняшнего дня лишили ее сил. Встретиться с Дориа в такое время и по такому поводу она не может.
В конце концов он поцеловал ее в щеку и отправился выполнять это поручение. Он ненавидел себя, и ненависть эта была не слабее желания свести счеты с должниками, от которых нельзя было отступаться.
Глава XV
Честь Адорно
В громадных сияющих залах герцог Мельфийский принимал представителей самых знатных семей Генуи: Ломеллино, Гаспари, Гримани, Фрегозо и других. Но никто из Адорно здесь представлен не был. Члены этого знатного рода отсутствовали, хотя и были приглашены. Они могли дать задремать вражде, но не могли позволить себе отрицать ее существование и пользоваться гостеприимством Дориа.
Их отсутствие не омрачило блистательного праздника, поскольку старший из Адорно, признанный глава рода, должен был принародно принять почести и вступить в семейство Дориа. Отсутствие других Адорно мало кого интересовало. Поэтому новый герцог Мельфийский спокойно ожидал прихода знатных гостей, готовых стать свидетелями официальной помолвки, должной закрепить альянс Просперо Адорно с родом Дориа.
На это празднество Просперо пришел одетым более ярко, чем обычно, но не более, чем того требовали обстоятельства; на нем была собранная в складки туника из серебряной парчи и рейтузы с нашитыми красными и белыми полосами – цветами Генуи. Он не стремился привлечь к себе внимание своей внешностью, поскольку меньше всего желал, чтобы будущая невеста увидела его красоту. Его каштановые локоны, тяжелые и блестящие, ниспадали на шею, а чисто выбритое, обветренное и худощавое лицо, несмотря на кислую мину, выглядело необычайно юным.
Отделившись от блистательной толпы гостей, Андреа Дориа пошел ему навстречу, широко раскинув сильные руки, чтобы обнять юного капитана. Его слова были под стать жесту.
– Добро пожаловать в мой дом и в мое сердце, Просперо. Старик молит Бога, чтобы союз между нашими домами длился вечно на благо нашего отечества.
Затем подошел Джаннеттино, огромный и безвкусно одетый в закругленный темно-бордовый шелковый плащ с завязанными на щегольской манер шнурками. Он шел вразвалку, с важным видом и ухмылкой, за ним следовал Филиппино, тощий и коварный, с выпученными бегающими глазами. Он словно потешался над этим вновь обретенным братом, которого однажды приковал к веслу.
Под бдительным оком дяди он протянул руку.
– Если и были ошибки, – пробормотал он, – пусть не останется никаких мучительных воспоминаний, омрачающих союз столь жаждущих дружбы людей.
Просперо пожал протянутую руку. Он улыбался.
– Этот день – начало новой главы, – ответил он, и Дориа подумали, что это хорошо сказано, не осознав ни уклончивости, ни двусмысленности ответа.
На большее времени не было, так как подошла мадонна Перетта, новая герцогиня Мельфийская, – нельзя было заставлять гостей ждать. Вместе с нею подошел смуглый светлоглазый мальчик, ее сын, Маркантонио дель Геррето, добавивший теперь к своей фамилии фамилию Дориа. Просперо был представлен герцогине и, низко поклонившись, поднес к губам поданную ею руку. Она была маленькой, изящно сложенной женщиной лет сорока и ухитрялась выглядеть скромно, несмотря на украшавшие ее сверкающие драгоценности.
Потом Просперо окружила толпа. Среди здешних мужей были Ломеллино и даже Фрегозо, с которыми мужчины из рода Адорно всегда враждовали. Теперь они пришли подлизаться к нему и представить своих чванливых жен. Были здесь и люди вроде Спиноли и Гримани, с которыми Адорно когда-то были тесно связаны. Эти с трудом скрывали удивление. Но было очевидно, что все присутствующие стремились поскорее похоронить прошлое.
Просперо стоял, с серьезной миной выслушивая их поздравления. Но за напускной серьезностью скрывалось злорадство. Он забавлялся, слушая многословные льстивые речи тех, кто, как ему было известно, вовсе не любил его. Просто военные успехи завоевали ему благосклонность императора и поклонение простого народа, эфемерное, но несокрушимое.