Я это сделать могла. И не могла, потому что Белые Девки были рядом. И если я начну ворожить, они почуют меня – и тогда не будет спасения!
А не сделаю – вовсе омертвеет у Лучика душа от слепого бессилия. Или хуже ещё: одолеют Кривдины слуги, как Горисвета, убьют совсем! И встанет в степи вместо милого высокий курган, да мне-то что с того? Тоже, как Красе, мной придуманной – дитём утешаться? А сколько жизней ещё здешняя татьба заберёт?
По всему выходило, что умереть мне одной – много дешевле станет. Это было больше меня. И чего тут решать?
Я подошла к нему и сказала, торопясь, чтобы испуг не одолел:
- К нам его веди. Спрашивать буду.
Самого вопрошания я не помню. Мои сказывали потом, будто явились им связные картины минувшего. Я же ослепла совсем, как бывало, когда Тотила поясом Геракла владел, а сам хозяин подле стоял. Сила богов была слишком близка, я не совладала. Единое, что помню: повернулось ко мне лицо, в котором не было женского, и страх взглянул прямо в глаза. Сбылось, они меня знали - сама показалась. Но и Лучик знал их теперь, он сможет найти.
А могута, запертая в круге, так прочь рвалась, что одним ударом меня навзничь ринула. Через меня ушла. Или не ушла? Что-то странное было со мной. Слабая, будто после родов, я лежала на лавке, и Аяна, жалея, гладила по голове. Давно она меня не жалела, презирала даже будто. Но не теперь, когда зияли предо мной врата миров. Знали бы они, что я отдала, через что переступила! Страх ушёл совсем. Теперь бояться было поздно. Мне хотелось только умереть прежде, чем придут. Но так было нельзя, потому что Лучик склонялся и заглядывал мне в лицо. И наша дочь хоронилась подле с рогаткой. Охраняла!
Как я их всех любила! Прежде я ведь и не умела любить. О себе пеклась, своё счастье берегла. Теперь меня уже и не было, а они волновались всерьёз. Хлопотали, лечили. Разве от смерти-то излечишь?
Порой мне хотелось плакать, свернувшись клубочком в любимых руках. Но тогда он непременно понял бы, что стряслось, и это лишило бы его сил. А так нельзя! И я крепилась. Где взять светлый взгляд и спокойствие на челе, чтобы спрятать заботу? Чтобы близкие не почуяли беды до поры, пока случится? Где взять силы, чтобы просто любить, и не множить их муки предчувствием?
Эта наука даётся в жизни раз. Я училась и даже выучилась.
*
Утро занималось ясное, обманув доверчивых щедрым теплом. Мы с Аяной затеяли стирку. Муж из дома ушёл до света, сказал, что съездит на Скотью Могилу. Томба возился с детьми. Всё было, как прежде, и я не сразу поняла, что наступает последний день.
Но ещё до полудня вдруг попрятались пчёлы, и повисла гнетущая, распаренная зноем тишина. Я вздела глаза на небо. Оно казалось таким же синим, но всё же что-то в его синеве было не так. Она перестала глядеться прозрачной, твердью взялась с закатной стороны. И оттуда веяло тревогой, осязаемой, как пожатье ледяной огромной руки.
Уронила бельё в колоду так, что брызгами обдало.
- Стирай. Я пройдусь.
Сестра локтем убрала волосы со взмокшего лба, глянула настороженно, но ничего не сказала. Я заторопилась. Неминучее было близко, успеть бы из дому уйти, пока начнётся! Боюсь я за них, да и дети… не хорошо, чтобы видели…
Над Доном повисло что-то непроницаемое и вязкое, будто сама тишина стала плотью. Густая синева надвинулась, и стало видно, что это страшенные тучи. Бог Грозы шёл карать людскую неправоту, и небо набрякло гневом.
Я осталась стоять на песчаной косе, глядя на город. За спиной река катила тяжкие, будто свинцом налитые воды. И никого. Тут хорошо. Я почему-то знала: здесь они мимо не пройдут. Ворота Танаиса были дальше с восточной стороны, за излучиной. Но те, кто явился по мою душу, спешили не к воротам. Я разглядела их издалека.
Было удушающее жарко, а эти двое кутались в плащи, и мечи топорщились сбоку. А только не было в путниках мужской стати: и плечи поуже, и походка помельче. Не такая, как у баб, но и на парней не похоже. Никто - нежить бесполая!
Шли друг за другом вослед, поспешали, словно их тоже торопила идущая с заката гроза. Я закричала вдогон:
- Эй! Не ходите туда! – и побоялась, что не услышат.
Но перед дождём звуки разносятся далеко. Они обернулись ко мне – и в тот же миг тучи пожрали солнце.
Я глядела, как Белые приближаются, и не могла уйти. Не оттого, что ослабли ноги. Тело было здоровым и крепким, каким я не помнила его много лет. Словно я тоже пришла сражаться. С двумя убийцами без сердца, подумать-то смешно! А только больше я не боялась. Слишком много боялась, вся жизнь моя в страхе прошла. Теперь уж не буду, хватит! На мне был пояс Визария, я не снимала его с тех пор, как Гиллу отворяла память. Хорошим человеком был Правый, меня сестрой называл. Надо быть, скоро свидимся…
Теперь Белые Девки шли не вслед, крались с разных сторон. Я бы до них отсюда камнем не докинула, а они береглись. Мне вдруг стало смешно. Смех рвался из груди, и я не стала противиться – доведётся ли ещё хохотать? И вот ведь, они мыслили быть страшными, а обернулись нелепыми. Но подошли, и смех истаял, и повеяло холодом.
- Почему ты смеёшься? – спросила одна, хотя я уже не смеялась.
- Потому что я вас не боюсь!
- А за мужа боишься? За дочку боишься?
Нет, не успел меня взять исполох, слишком быстро все случилось. Они лишь достали мечи, как из-за спины моей донёсся мужской голос, выкликающий:
- Эй! Вы не тронете её!
Но ведь там была река! Ничего не понимая, я обернулась. Нет, не так хотела уйти! Никого с собой тянуть не собиралась. Но к берегу подходила рыбачья лодка, и крепкий детина в бороде до бровей грозил ведьмам веслом.
- Убей его, - приказала та, что говорила со мной.
Рыбак выпрыгнул на песок, но больше сделать ничего не успел. Другая скакнула, как кошка и ударила мечом. Бородатый поднял весло, потому она не в шею метила, а посекла ему рёбра. И могучий муж упал на песок, захлебнувшись кровью. Он был ещё жив, глядел измучено, и кровь лилась, а Белая слизнула её с пальцев и рассмеялась. Я уже слышала этот смех во снах. Ничего человеческого в нём не было.
Кем же надо быть, что в себе носить, чтобы радоваться муке другого? Почему у меня нет меча?! Я хочу ударить, хочу прекратить этот смех!..
Люди придумали злобных богов! Боги добры. Это в нас самих копится злость, зависть и трусость, а потом стекает дёгтем с телес, чавкает под ногами, пачкает несмываемо одежды. И воплощается в такое вот - сходное обличьем с людьми, но не людское. Как же правы те, кто не проходит мимо! Кто берётся за меч и преследует вас, чтобы вы не губили чужую жизнь. Ибо нет в этом мире чужих. Все мы связаны. И вы, отвратные, есть, потому что я слишком долго боялась! Потому что чего-то боялись те, кто велел вас прочь изгнать, вместо того, чтобы излечить от бессильной злобы, спасти от себя самих. Теперь же вас можно только убрать. Как с дороги камень. Как кучу навоза. И я хочу, Я МОГУ ЭТО СДЕЛАТЬ!!!
Словно давеча в круге, сила горячим шаром поднялась из нутра. Я собрала её, как снежок в ладони – и метнула в неживые смеющиеся лица…
Вилохвостая белая молния упала с небес, ударив прямо в мечи. Странно запахло свежестью и палёным. Несколько мгновений они ещё стояли, но лица утратили выражение, и дым валил из разверстых ртов. А потом обе рухнули на песок, и уже не походили на людей – просто две груды обугленной плоти. И это было правильно, потому что при жизни они перестали быть людьми…