*
Христиане верят, что всё совершённое нами, возвращается сторицей. Не знаю, по этой логике Мейрхион должен был задушить меня подушкой во сне. Несколько лет назад я избил его и своротил ему нос, сделав без того непривлекательное лицо ещё более устрашающим. Вместо этого Авл Требий спасал меня, укрывая в своём доме, когда ищейки епископа разыскивали Визария по всему Истрополю. В этом доме я вновь учился ходить и дышать, и хозяин ни словом не поминал о нашей размолвке.
Мне тоже не хотелось ни о чём вспоминать. Я стал поразительно равнодушным, и только Метосу удавалось вывести меня из апатии. Он заставлял трудиться мой разум – пожалуй, единственную часть меня, которая не была отбитой и переломанной. Он даже мог заставить меня злиться, когда не хотел отвечать на мой вопрос. Я злился и делал то, на что не был способен в спокойном состоянии. Чаще всего подобным образом он понуждал меня встать.
Ходьба не желала делаться лёгкой и привычной. Я по-прежнему долго надрывно кашлял, выплёвывая сгустки крови. Но неумолимый Метос снова совал мне в руку меч, я ощущал в себе силу и вставал. А потом бродил по остывшим комнатам, с трудом волоча ноги, пока не становилось темно в глазах.
Меня переполняла горечь. Она казалась мне похожей на запёкшуюся кровь, которая собиралась в лёгких, мешая дышать. Порой я даже ненавидел этого бессмертного, который обрёк меня на путь меча, а теперь не давал спокойно уйти, продлевая мои мучения. Ещё больше я злился, что он не хотел отвечать прямо. Когда окрепну, обязательно сломаю нос и ему.
Однажды, когда я закончил свои бессильные блуждания и опустился на кровать, мой взгляд упёрся в этот новый клинок, который Метос отковал, когда я был при смерти. Остриё давно должно было затупиться – столько раз я на него опирался. Болезнь сделала меня худым, как палка, но кости тоже что-то весят. Вопреки этому сталь выдерживала, и лезвие не тупилось.
- Почему мой первый меч ты сделал с изъяном? – внезапно спросил я.
Прогулка была закончена, до следующей порции мучений оставалось время, поэтому Метос был в миролюбивом настроении.
- В этом виноват скорее ты, а не я. Но тогда я сам ещё не понимал этого.
- Я тоже не понимаю.
Он сел, закинув руки за голову, потянувшись и хрустнув суставами. Я успел заметить, что ему доставляло большое удовольствие любое движение. Он просто смаковал некоторые простые вещи, словно так и не успел привыкнуть к ним. От этого походка и жесты обретали какую-то особую грацию. Даже Эрик с его великолепным телом двигался менее эффектно.
Для Эрика всё было просто. Мы закончили гонять Визария – значит можно сесть и насладиться покоем и хорошим вином! Он и садился, и плетёное кресло жалобно стонало под ним.
- После того, как Эрик рассказал мне, что стало с поясом, я понял - колдуны правы. Каждая вещь несёт на себе отпечаток хозяина. Особенно вещь, сделанная на заказ. Так было не всегда, но с тех пор, как мир свихнулся, боги завалили смертных магической силой, а смертные научились её использовать. Виноват, я тоже в этом поучаствовал. Попробовать захотелось! В тот год, когда мы познакомились, твоя душа стремилась к убийству. Она сама была с изъяном, что же удивительного, что это отразилось в клинке?
Я никому не говорил о том, чем попрекал меня Прокл. И всё же Метос употребил сейчас то же слово. Убийца. Я не мог стать никем иным. Я всего лишь меч, наивно думать, будто мечом можно писать поэмы! Теперь меч затуплен и сломан. Такие выбрасывают на свалку. Или перековывают, если они представляют ещё какую-то ценность. Кажется, меня пытались перековать.
- Когда мы с Эриком пришли в обитель, большая часть твоей души уже покинула тело. Предстояло потрудиться, чтобы вернуть её обратно. Что могло тебе помочь? Только меч. Уверяю, этот сделан бесскверно! Как бесскверна душа человека, посвятившего жизнь справедливости.
Я только поморщился. Мне надоело спрашивать.
- Ты заставил меня заниматься этим?
Он пристально, без улыбки посмотрел мне в глаза и, в конце концов, ответил:
- Это сделал не я.
Потом, помолчав, добавил:
- Кажется, ты в обиде на того бога, чья воля породила Правду Меча. Я могу тебе сказать только одно: его давно уже нет. Так давно, что даже следы стёрлись временем. Боги ведь тоже умирают.
Мне не было жаль умершего бога. Я жалел себя, волей других ставшего палачом и жертвой одновременно. У меня отняли нормальную человеческую жизнь и не спросили, хочу ли я этого. А теперь за это же изломали и бросили, не дав умереть нормальной человеческой смертью.
Метоса, как и прочих, не интересовала моя жизнь или смерть. Он любовался творением своих рук. Меч сверкал и горел в переливчатых бликах огня.
- В этом клинке – лучшая часть тебя, Визарий! И он будет жить ещё долго, когда ты сойдёшь в царство теней. Его предназначение – служить справедливости. Кажется, мне даже ведом его дальнейший путь – мы ведь говорим о магии и невозможном! Если, конечно, ты потрудишься доставить его в Британию.
Я не знал, собираюсь ли я в Британию. Я не знал даже, сумею ли выбраться из этого дома. Или слуги Авла Требия вынесут меня на погребальных носилках. Я спросил об этом у Метоса. Он должен видеть.
Метос ответил:
- Я уже ничего не знаю о будущем этого мира. К чему быть провидцем, если мироздание сошло с ума?
- Странно, - сказал я. Мне не было интересно, я просто испытывал досаду.
Кажется, он тоже начал злиться:
- Не более странно, чем твоя привычка умирать после каждого поединка. Что, я похож на базарного проходимца, гадающего на бараньих кишках? Мне это досталось, как тебе: старый шрам, след чужой воли. Это было во времена титаномахии, ещё до нынешнего Агона. Один бог куда более могущественный пропустил через мою голову чертовски плотный поток знания. Что-то я уловил. Как этим пользоваться? Как третьей рукой: иногда можно применить, но куда девать в остальное время – непонятно. И перед нормальными людьми стыдно.
Он уязвил меня этой отповедью, как я сам хотел уязвить его. Слепой провидец? Смешно! Агон богов, свихнувшийся мир…
- А ты тоже читал Метродора?
- Я не только его читал. Я его писал. Единственный раз решил побыть историком – и тут же ославили проходимцем! Никогда больше не наступлю на эти грабли.
- А как иначе? Ты говорил такие вещи: гнев Аполлона, камень с небес. Что, видел сам?
Он досадливо морщится:
- И представь себе – видел. Мы со Стреловержцем в неплохих отношениях, и обычно он вменяем, но в тот раз его никто не смог бы остановить. К тому же он терпеть не может Ареса, а тот всегда благоволил римлянам. Но надо же было так: сломать всю земную историю одним метеором! Бессмертные, конечно, полезли исправлять, и напортили уже окончательно.
Эрик хмыкает из угла:
- А сам-то?
- Ну, что сам? Можно подумать, мне что-то удалось. Если бы царь Великой Армении изменил Митридату в тот момент, Лукулл ещё мог расколотить Понтийского владыку. Но глупо было на это рассчитывать. Победителей не предают. Тигран очень рассердился на моё предложение.
Эрик продолжает дразниться:
- Тут кто-то вспоминал о граблях? Или я ослышался?
Метос принимает подначку:
- В тот раз я был предусмотрительнее. Сказал же тебе: если через три дня не вернусь, Алкид, наведайся в Тигранокерту.
- Ага. Только забыл добавить: и поищи меня на ближайшем столбе!
- Ну, неприятности подразумевались.
- Это я о граблях!
- Да я понял. Распятие для бессмертного – предпочтительный вид казни, имей в виду на будущее. Не уверен, что отрезанная голова прирастает. А в этом положении можно протянуть долго. Пока веревки не сгниют и гвозди не перержавеют.