- Теперь ты можешь увести его. Я не уверен, что сумею сделать больше. Пусть он верит, что всё потерянное можно вернуть обратно.
Он внимательно посмотрел на меня и ответил:
- Хорошо.
Я спросил, куда они пойдут.
- Фаюм, - отвечал бессмертный. – Это в Египте. Там жили великие мастера энкаустики , это было давно, но не все секреты утеряны.
- Тогда он снова сможет рисовать?
- Надеюсь.
Мы шли по вечерней дороге, незаметно углубляясь в лес. Я чувствовал, что нам нужно о чём-то переговорить перед расставанием. А Метос снова распоряжался по своему обыкновению.
- Ты не харкаешь кровью с тех пор, как мы приехали сюда. Это хорошо. Значит скоро можно будет потихоньку разминаться, возвращая подвижность. Тугая повязка на рёбра, разумеется. Отёк лёгких тебе уже не грозит, но черепно-мозговая травма ещё даст себя знать.
Я снова не понимал доброй половины слов и сказал ему об этом.
- Не бери в голову. Мне часто приходят на язык слова, которыми будут говорить века спустя. Побочный эффект любимого уродства.
- Ты всё-таки провидишь будущее?
- Местами. И могу сказать, что тебе ещё придётся заниматься своим ремеслом.
- Будь оно проклято!
- «Оно при чём? Ведь разум говорит тебе,
Что не твоё искусство эту боль родит» .
Я бы не смог так хладнокровно цитировать перечень своих скорбей.
- Ты читал Эсхила?
- Мне никогда не составляло труда читать по-гречески.
- И что ты об этом думаешь?
- Очень красиво и очень недостоверно. В пытках нет ничего поэтического. Впрочем, ты это знаешь.
Становилось темно, я уже почти не видел его лица. Наверное, ему тоже нужно было видеть моё, потому что он предложил:
- Остановимся и разведём костёр. Я должен кое-что показать, и хочу, чтобы ты понял.
Мы сошли с дороги под сень огромного дуба. Под ним была мягкая трава без признака подлеска. На прочих деревьях уже начинали проклёвываться листья, но исполин, скрипевший в тёмном небе над нами, напоминал чей-то безжизненный остов. Мне было почему-то неприятно и тревожно.
Метос нашёл несколько сучьев и очень быстро разжёг огонь. По-моему, у него в руках не было ни кресала, ни трута. Разжёг священным огнём, так же, как воспламенил киновию? Мы сели по разные стороны костра.
- Ты сказал, что не моё ремесло – причина моих страданий. Что тогда?
- Страх.
- Страх чего?
- Тебе виднее. Может, потери. А может, ты испугался собственной слабости. В любом случае, это проходит.
- От того не легче.
- Легче. Сильный человек всё равно найдёт себя. Или не сможет жить, - потом вдруг сменил тему. - Хочешь знать, почему тебя испугался епископ Истрополя? Я могу показать. Смотри.
Он бросил что-то в костёр; повалил густой, ароматный дым, на несколько мгновений закрывший от меня бессмертного собеседника. Потом дым рассеялся, но какое-то странное марево продолжало дрожать над огнём. Бездонные глаза Метоса как будто приблизились, а голос, напротив, зазвучал глухо, словно бы издалека.
- Смотри, Визарий. И попробуй понять то, что увидишь.
Я почувствовал себя очень странно. Головокружения были нередкими с тех пор, как меня избили, но теперь почти исчезло ощущение собственного тела. Впрочем, мгновение спустя оно вернулось: кто-то плотно охватил меня сзади за плечи. В первый миг я подумал, что это Метос – бессмертный вдруг исчез из поля зрения. Но ошибка обнаружилась быстро. Мой друг не мог так стискивать больную грудь: давление становилось нестерпимым, мне было нечем дышать. И всё же я изловчился вскочить на ноги, вынуждая противника сделать то же.
Мои локти были плотно прижаты к телу, я по-прежнему не мог видеть нападавшего. Но мой новый меч внезапно сам прыгнул в ладонь, вывалившись из плотных ножен. Впрочем, это не означало, что я смогу нанести удар, ведь враг не даёт мне поднять руки.
Я широко расставил ноги, противостоя его попыткам повалить меня. Меч глядел остриём вниз. Внезапно мне пришёл в голову приём, которым смогу достать его. Я резко согнулся, перехватил меч и ткнул из-под ног вертикально вверх. Этот удар должен был проткнуть ему задницу. При условии, что я не проткну задницу себе. И не отрежу то, что доставляло великую радость моей жене. Едва ли когда-нибудь ещё решусь прибегнуть к этому приёму.
Я в него попал. И в этом было что-то странное, потому что клинок не встретил сопротивления живой плоти. Он погружался во что-то тугое и вязкое, так что мне стоило труда его выдернуть. Неумолимый гнёт, сжимавший грудь, исчез в тот же миг, как я ударил. Я упал, перекатился и снова вскочил. Мне удалось повернуться к нему лицом, и в тот же миг холодный пот неразумного ужаса залил мне спину.
Нападавший был среднего роста, или даже ниже. Всё его тело покрывала плотная чёрная накидка, скрывавшая также лицо. Впрочем, у меня было ощущение, что ни за какие деньги я не хотел бы увидеть это лицо.
Страх накатывал всё сильнее, заставляя пальцы слабеть. Чтобы превозмочь его, я замахнулся и ударил сверху.
И снова удар канул в вязкую пустоту. Чёрная ткань подалась, под ней не было тела. И всё же он был здесь – неощутимый и ледяной, как сгусток тумана. И я принялся рубить этот туман, рвать его сверкающим клинком, который словно был выкован из огня. Клочья вспыхивали и гасли, опадая пеплом. И с каждым ударом страх становился всё меньше, пока совсем не исчез…
Потом я вновь ощутил руки на своих плечах. Руки были тёплые. Я лежал навзничь, и моя голова покоилась на коленях у Метоса. Тело обволакивала странная слабость, но это было не страшно, потому что Метос был тут.
- Я снова дрался?
- Ты спал. Но да, тебе пришлось сражаться.
- Что это было?
- Воплощённое зло. Существо, сотканное из страхов, страданий и ненависти. На ком-то слишком много этого наросло. И оно воплотилось, став копией того, кто его породил.
- Надеюсь, это был не я?
- Думаю, не ты. Он был гораздо ниже ростом. Кто-то послал свою ненависть по твоему следу. Я должен был догадаться раньше, что подтачивает твои силы. А епископ Прокл должен был подумать… то, что подумал. Ему дано видеть такие вещи, но он не может понять. Жаль.
Никогда прежде мы не разговаривали с таким абсолютным доверием. Что-то изменилось в самом голосе бессмертного, когда он говорил:
- Прости, это был очень рискованный способ. Человек, которого такая тварь душила столь долго, мог испугаться и оказаться слабее.
- И что тогда?
- Тварь нашла бы новое вместилище. А человек стал бы её рабом. Рабом ненависти и страха. Много зла на этой земле творит именно страх.
- И всё же ты прибег к этому рискованному способу. Ты чем-то одурманил меня?
Его ладони стиснули мои плечи, но это не вызвало боли.
- Тебе надо было увидеть это воочию, чтобы продолжать идти избранным путём.
Странно, мне совсем не хотелось спорить о добровольности этого избрания. В конце концов, он прав: я сам выбирал дорогу в этой жизни, и у меня было много возможностей свернуть. Даже в темнице.
Я поднял голову, чтобы увидеть его глаза.
- Кто послал это за мной?
- Я не знаю. Возможно, ты узнаешь сам. Не отчаивайся, что пока не можешь сражаться наяву. Всегда ли нужно махать мечом, чтобы восстанавливать поруганную истину?
Внезапно в его голосе зазвучали тревога и неуверенность, неожиданные в столь твёрдом и властном человеке:
- Я не могу провидеть твою судьбу. Но чувствую, что страшный поединок тебе ещё предстоит. И ты будешь один. Как всегда. И мне нечем тебе помочь. Я отдал всё, что было в моих силах.
Нечасто такие, как он, испытывают слабость. Я молча стиснул его плечо.
Мы молчали долго. Метос подкидывал ветви в огонь, они прогорали, но он не давал огню угаснуть, пока над деревьями не засерело небо. Лишь тогда он поднялся, потянувшись. Ночь закончилась, а я до сих пор очень мало понимал. Нельзя, чтобы всё завершилось вот так. Сам ведь себе не прощу потом!