И всё же память не даёт мне покоя. Я так и не знаю, какой бог снова призывает меня в бой во имя всех, кто погиб безвинно. Кто упрекает меня за то, что я был бессилен спасти Стилихона?
А может этот бог называется просто Совесть?
И это тоже не конец.
========== ЛУЧШИЙ ИЗ ЛУЧШИХ ==========
Я так и не сумел построить дом.
И дерево своё не посадил.
Хотел гордиться праведным трудом,
Но видно чем-то Паркам досадил.
Судьба однажды встала на дыбки.
И с той поры, который год подряд
Живу я на разрыв и вопреки,
А ведь хотел, как все – благодаря!
Того, кто улыбаться сам отвык,
Не тронет угрожающий оскал.
Бранятся? Пусть. Да был ли в жизни миг,
Когда я чьей-то жалости искал?
Я нужен здесь таким. И не беда,
Что тоже принуждён опасным стать.
Но если честным быть, то иногда,
Мне хочется о счастье помечтать.
Мне хочется уютной тишины,
и чтоб любить всегда хватало сил.
И засыпать в саду среди весны.
Хочу…
А впрочем, кто меня спросил?
Мне всегда было интересно, в какой степени Бессмертные управляют нами. Ты не думал, Лугий? Нет? Странно об этом размышлять человеку, которого Бог вечно держит на коротком поводке, правда? Но порой я думаю: а что он делал бы, если б я отказался? Есть у него сила меня принудить? Эти мысли так, не всерьёз, я всегда брал меч, если судьба его мне вручала. Но если бы не захотел? Друид Морридиг сказал: «Боги всегда знают, кого выбирать». Мой Бог со мной не прогадал. Ну, и всё же?
Ты посмеёшься надо мной, если я когда-нибудь решусь высказать это вслух. Для тебя пока ещё всё ясно. Ко мне так и не пришла эта ясность. Быть может, потому, что не по своей воле я обрёл призвание. Это ты выбрал сам, я же хотел другого. Но вот, мы оба – Мечи, и мне почему-то очень трудно говорить о том, что ты так хочешь знать. Вино хорошо развязывает язык, но я молчал столько лет…
Это случилось в Иске Думнонийской, на самом краю Нижней Британии, западнее которого никогда не ступали римские легионы. Там, на западе, была гористая земля Кернов , населённая дикими кельтами, которые приносили людские жертвы в лесных святилищах и ненавидели Рим. Впрочем, римлянам и в Думнонии жилось несладко: двадцать лет назад Максен Вледиг увёл Британские легионы, чтобы с их помощью сесть на императорский трон. Максимус Магн был императором три года. А легионы так и не вернулись. Оставались лишь гарнизоны в крепостях, которые почти не сообщались между собой, потому что дороги стали небезопасны. В гарнизонах служили сыновья тех, кто ушёл. Они говорили на латыни и считали себя римлянами, но их матери жили британским обычаем. В городах растерянная знать всё ещё рядилась в тоги и венки и вкушала пищу лёжа, как римляне научили. Ещё оставались верования, что римляне с собой принесли со всех концов Империи. Служители этих культов вечно враждовали между собой. Оставалось название «Римская провинция Британия». Но это всё уже мало имело общего с действительностью.
Действительностью были люди в шерстяных одеждах с лицами, разрисованными синим. Они пахали землю тяжёлыми плугами, жили в круглых хижинах под соломенными кровлями, верили в своих богов и умирали под ударами германцев, потому что из-за моря всё чаще прибывали корабли северных земель, полные желающих найти себе дом и хлеб, но согласных платить лишь мечом. Действительность напоминала котёл с круто посоленным варевом, и в этом вареве крови было куда больше всего остального.
Нам с Томбой сразу не полюбилась эта страна под вечно насупленным небом. Кажется, я никогда не задумывался всерьёз обосноваться там, просто плыл подобно щепке, подхваченной течением. Стилихон велел мне искать место подальше от Императора. Британия показалась достаточно удалённой. Только эта страна мало подходила для жизни. По крайней мере, жизни разумной. А иной я тогда не хотел. Впрочем, кому интересно, чего там я не хочу?
К слову, на берег Британии я ступил почти римлянином. Томба ещё в Галлии не отставал неделями: «Побрейся, Визарий. Из тебя такой же варвар, как из меня статуя Императора! В городе ещё сойдёшь, но за городской стеной таких варваров не бывает, разве только кого в младенчестве головой вниз роняли!» И он был прав, как ни печально. Выяснилось, что мой жизненный опыт, хоть и причудливый, какой не каждому даётся, был несколько однобоким. Резать глотки я умел. Ещё ругаться умел языках на пяти. Но это и всё! Ни зверя выследить, ни дорогу найти в лесу. А уж о том, чтобы выйти с копьём на кабана, как водилось у кельтов… Нет, Томба прав – позориться не стоило. Бороду я сбрил и заговорил по-латыни.
Было мне тогда лет двадцать пять, но без бороды я резко помолодел и снова превратился в сумрачного долговязого парня, который непонятно зачем нацепил на пояс роскошный меч. Непонятно зачем – это именно то слово. Потому что драться ни с кем я больше не желал, полагая, что происшедшее в Колизее навсегда избавило меня от необходимости проливать чужую кровь. В том, что смогу прокормиться мирным трудом, я не сомневался - в Британии не так уж много грамотных людей.
С точки зрения заработка, лучше было осесть в крупном городе, вроде Глевума, где бойко торговали всем, что могла дать эта земля, да и из Галлии купцы наезжали. В таком месте грамотей мог пригодиться вернее. Но именно в Глевуме со мной произошла неприятность, загнавшая нас с Томбой на самый край Думнонии.
Неприятность, как водится, случилась в таверне. Как показывает весь мой дальнейший опыт, таверны созданы именно для этого. Но тогда я наивно полагал, что в этих заведениях люди просто принимают пищу. И сам пришёл только за этим. Мы сошли с корабля, который мотал нас по морю больше суток, а потом столько же тащился против ветра по Северну, как больная черепаха. Всё это время пища в рот не лезла, к тому же корабельные припасы были сильно трачены крысами.
Придя в себя на твёрдой земле, мы захотели наверстать упущенное. Кто же мог знать, что я так не понравлюсь здоровенному бритту в офицерском чешуйчатом панцире, хотя на офицера этот тип походил меньше, чем копьё на колесо. Лоб у него был низкий, в нечесаной бороде, украшенной железными кольцами, гуляли вши, а левую щёку от глаза до подбородка пересекал уродливый шрам. Я так и не понял, чем мой вид оскорбил этого малого, потому что он не только скверно изъяснялся по-латыни, но и бормотал до крайности невнятно; причиной нарушения дикции был всё тот же шрам, рассёкший обе губы. Кое-как они срослись, но выразительности его речи не добавляли. Я же ухитрился уйти с арены, не обзаведясь шрамами на лице, и с лёгким презрением относился к тем, кто бахвалится подобными украшениями. Мне всегда казалось, что рубцы нельзя считать признаком воинского мастерства.
В общем, не понравились мы друг другу в равной мере. С одной разницей: я не собирался его убивать. А в его планы входило убить меня. И унаследовать добрый меч, который заслуживал лучшего хозяина, насколько я смог понять его бормотание.
Томба толковал с держателем таверны, он заметил наши разногласия лишь после того, как этот малый рубанул стол перед моим носом, а я взял скамью, на которой сидел, и привёл правую половину его лица в полное соответствие с левой. При этом вылетели остатки зубов, так что понимать его сделалось ещё сложнее. Впрочем, друзья верзилы поняли, что он обижен, и мне пришлось отбиваться уже от пятерых. При этом я понятия не имел, как отнесётся Бог Мечей к моим упражнения со скамейкой, а потому осторожничал, чтобы никого не убить. И меня зажали в углу.