Под вечер прокатилась гроза, заставшая нас на подходе к Иске Думнонийской. Летний дождь не может быть неприятностью для солдата, и все продолжали путь под секущими струями. Потом гроза окончилась, и проглянувшее солнце зажгло горячие блики на шлемах копейщиков и кожаном панцире Мелиора. Томба на своей лошади, чёрный, как дух Гадеса, тоже блистал своей гривной и белозубой улыбкой. Моя же зелёная туника, напитавшись влагой, напоминала мокрый мешок.
Иска сразу показалась мне странной. Как всякая крепость, она должна была источать запахи казармы: кожи пота, дыма и железа, навоза и сена. И солдатского сортира, разумеется. Она же пахла свежестью и цветами. Потом я убедился, что первое впечатление обманчиво, и крепость благоухала всем, чем полагается. Но в тот первый миг я ошалел от чудесного аромата грозы и неосознанно ждал, чтобы случилось что-то хорошее. Мне здесь понравилось. Даже несмотря на то, что стены Иски обветшали, а посреди разбитого двора торчал обширный куст бузины. Римляне никогда не потерпели бы такого безобразия в гарнизоне. Гарнизон был, а римлян, видимо, не было.
Впрочем, и в этом я ошибся. Сергий Массала происходил из Галлии, но уроженцы Столицы, право, уступили бы ему в величии. Но всё по порядку.
На гребне стены стоял человек в чешуйчатом панцире. Когда отряд втянулся в ворота, он спустился вниз. На нём не было центурионского шлема с поперечным гребнем, и в руках он не держал лозу, но я почему-то сразу решил, что это и есть Массала. Просто никто иной не мог командовать там, где был он.
В этом проявлялось удивительное свойство Массалы. Совсем не стараясь казаться значительнее, он просто подавлял своим видом. Невысок и немолод, прямые волосы какой-то мышиной масти надо лбом заметно редели. А густые брови, почти сросшиеся над переносицей и агрессивно торчащие, были уже совершенно седыми. Худое лицо, крупный нос и волевой подбородок, а рот - тонкий и длинный, словно рубленая рана, нанесённая слегка наискось. Первый центурион пилуса – не самый великий чин. Но сейчас в Думнонии не было не только легата, но даже военных трибунов. Было триста забытых копий, тщетно ждущих вестей из Империи, и центурион, уже решивший, как этим людям жить. Гадеон – король бриттов, утверждённый Римом – почему бы и нет? И судя по всему, он тоже был сейчас у ворот. Потому что на негромкий вопрос командира, Фабий Валент ответил, не касаясь подробностей:
- В лесах всё спокойно, Массала. Мы не встретили разбойников, - потом добавил многозначительно. – Но видели их следы.
Центурион коротко кивнул и вновь что-то негромко сказал. Я не успел расслышать, но по тому, как напряглись солдаты, ловя каждое слово, понял, сколь много для них это слово значит. Я должен был добиться, чтобы этот человек позволил нам остаться в гарнизоне. Но пока не знал, как себя с ним вести. Куст бузины оказался кстати – он укрыл меня от взгляда Массалы.
Вслед за центурионом со стены спустились ещё трое. Кто-то из них наверняка был Гадеоном, потому что Массала с Валентом сразу перестали говорить о друидах. Королём думнониев пренебрегать тоже не стоило: быть может, он окажет нам покровительство? Впрочем, все трое выглядели вполне по-римски. Кто из них? Насупленный юнец, рыжий и курносый, с оттопыренными ушами, очень тонкой шеей и обиженным взглядом? Мелиор назвал короля щенком. Но до такой ли степени? Ему лет двенадцать, едва ли Массала стал бы союзничать с отроком.
Второй был плешив, и оттого казался немолодым. Грузноватый, рыхлый, и лицо какое-то невыразительное. Он? Или всё же третий: невысокий темноволосый крепыш с круглыми глазами навыкате? У этого вид значительно энергичнее, и одет он по-военному.
Я не успел решить эту задачу. Точнее, мне не дали. Что-то тёплое внезапно ткнулось под колено. Я покосился вниз. Это была собака, точнее щенок: лопоухий, неуклюжий и совершенно белый. Увидев, что замечен, щенок радостно затявкал и снова сделал попытку, встав на задние лапы, толкнуть меня передними. Опасаясь, что его визг помешает местному начальству, я присел на корточки и погладил тёплую головку. Щенку это пришлось по нраву, он подставил мне розовое пузико, а потом принялся мусолить мой палец. Некоторое время я позволял ему это делать. Кстати, не ему, а ей.
Никогда прежде я не питал особой привязанности к собакам. Дома их не было, а потом не представлялось возможности завести. Да и необходимости не видел. Теперь же вдруг поймал себя на мысли, что это существо вне себя от восторга просто потому, что я здесь. Мне никто ещё так не радовался.
Щенок как-то призадумался, потом отошёл, раскорячился и сделал лужу. Кажется, он уже забыл про меня. Я выпрямился, чтобы вернуться к людям. Тем временем, Массала уже разговаривал с Томбой.
- Где ты служил?
- В нубийской гвардии наместника Египта. Потом воевал в других местах, но лишился двух пальцев и охромел. Так что я больше не копейщик, но меч смогу удержать.
- Хорошо, ты пригодишься.
У Томбы радостно блеснули глаза. Он был воином до мозга костей. Прежде я не отдавал себе отчёта, насколько обездолил его, лишив возможности сражаться.
Щенок у моих сапог отчаянно завизжал. Я снова повернулся к нему. Нет, его не резали, он просто требовал ласки. Когда я присел, он встал на задние лапки, опираясь о моё колено, и принялся что-то взахлёб рассказывать на весь двор.
- Эй, ты там! Уйми собаку! – резко бросил мне центурион через плечо.
Я взял щенка на руки и встал. Кажется, только сейчас командир гарнизона заметил моё присутствие. Предстояло держать ответ.
- А ты кто такой?
- Моё имя Марк Визарий. Я хотел бы найти заработок в этой крепости.
Массала смерил меня оценивающим взглядом.
- Владеешь мечом или копьём?
Вот. Это самое трудное!
- Прости, центурион. Мой бог запретил мне убивать без вины. Я не могу сражаться за тебя.
- В таком случае, зачем ты нужен?
Если быть честным, именно этот вопрос я задавал себе чаще всего после рокового удара в Колизее. И пока не знал на него ответа.
- Я могу вести расчеты и записи. В одинаковой мере хорошо владею латынью и греческим. Но вот бриттского письма не знаю, - честно признался я.
- Кому это интересно? – бросил Массала, отворачиваясь от меня.
Щенок на руках завозился, просясь на травку. Кажется, я свободен и могу идти дальше сколь угодно долго!
А потом произошло чудо. Порыв ветра тряхнул мокрые ветви бузины, и мне в лицо полетели десятки радуг. И звонкий голос произнёс:
- Нехорошо обижать человека из-за веры! Не надо гнать его, отец.
Радуги на ресницах мешали мне смотреть. Сейчас, когда вспоминаю, я, будто вновь смотрю сквозь эти радуги. Не могу сказать, что Лукреция была красива. Она просто была прекраснее всех! В свете вечернего солнца, пробившегося сквозь рваную тучу, она вспоминается мне словно вылепленной из этого солнца: с сияющими волосами, румяным смеющимся лицом. Она не была полной, но и эфирным существом не казалась. Девушка, созданная из света. Позже я разглядел, что у неё веселые голубые глаза. И очаровательные веснушки на носу.
А тогда я просто стоял и понимал, что чудо всё же произошло. Это чудо могло не касаться меня, оно просто обитало здесь – в Иске Думнонийской. И потому я тоже хотел жить здесь.