Он начал нервничать, суетиться, и всё чаще пропускал мои удары. Потом, когда нагрудника не стало, я резанул его поперёк живота. Не очень глубоко, но внезапная боль кинула его на колени.
- Сильный – прав! – крикнул я ему, отходя и давая подняться.
Он делал это неохотно, и в глазах появилось что-то от затравленного зверя. Но Мелиор не мог выказать страх при всех, и он встал под мой клинок.
Некоторое время я дразнил его, отступая и заставляя думать, что вот-вот он меня настигнет. А потом ушёл в сторону и скользящим ударом рассёк ему спину до костей. Он снова упал.
- Так ты говорил: сильный – прав? Вставай, мы это проверим!
Ноги Валента уже не держали, он дышал со всхлипом, но всё ещё вяло пытался отводить мой клинок. Ему было больно. На мой взгляд – недостаточно! Я отсёк ему кисть.
Он уронил меч и тупо уставился на поток крови, льющейся из обрубка. Я стоял над ним.
- Ну! Сделай что-нибудь. Ты же – Лучший!
Валент поднял враз посеревшее лицо. В нём уже не было ничего от Мелиора, которого я ненавидел.
- Убей, - прошептал он.
- Так сильный всегда прав? – спросил я. – Ты был прав, убивая мальчишку?
Его лицо исказилось мукой, но во мне не было жалости.
- Лонга, – раздалось за моей спиной. – Довольно! Убей!
Я успел поймать выражение облегчения и благодарности на измученном лице. И во мне в последний раз всколыхнулась ненависть. Но я не стал удерживать клинок, смахнувший его красивую голову с плеч.
Я умер и снова воскрес. Но этого почти не помню. Помню, как поднялся и побрёл к воротам, таща меч за собой, потому что не в силах был его поднять. Клинок с противным звуком скрёб каменные плиты. Помню, как меня пытались поддержать чьи-то руки. Я отдал в эти руки меч и закрыл глаза, засыпая. И проспал очень долго. Никогда после поединка я так долго не болел. Должно быть, это была расплата за то, как я казнил Валента. С тех пор я всегда убиваю так быстро, как только могу.
Окончательно придя в себя, я увидел у своей постели осунувшегося Томбу и почему-то Грациана. Попросил пить, Нубиец поднёс мне чашу, а помощник командира приветливо поднял руку:
- С возвращением, Визарий!
- Аве, Грациан!
Он усмехнулся, поняв намёк, но не обиделся на шутку. Я попытался встать, но он сказал:
- Лежи. Поединок обошёлся тебе дорого.
- Мелиору дороже.
- Да, - его усмешка походила на судорогу. – Я всё думаю: не милосерднее было мне самому его судить, чем выдать на расправу Мечу Истины?
- Ты знаешь, кто я такой?
- Воины знают. Не всякий умирает после поединка во имя справедливости. Это Богом даётся только лучшим из лучших.
Странно ли, что я слышать это не мог?
- Я не ведаю своего бога. А что знаешь о нём ты, христианин?
До сих пор о Мечах Истины я разговаривал только со Стилихоном.
Грациан посмотрел на меня пристально, и впервые его круглые глаза показались мне невозможно печальными:
- Я думаю, что апостол Павел сказал: «Этого-то, Которого вы, не зная, чтите, я проповедую вам». Какая разница, как ты будешь Его именовать, если ты уже служишь Ему? «Ибо Он назначил день, в который будет праведно судить вселенную, посредством предопределенного Им Человека, подав удостоверение всем, воскресив Его из мертвых».
- О как! – сказал Томба и под моим взглядом чуть не прикусил язык.
*
Когда я смог выходить из комнаты, Сергий Массала тоже поднялся с постели. Узнав, что я на ногах, он призвал меня к себе.
Центурион был ещё слаб, он сидел в стариковском плетёном кресле. Я и не думал, что подобное может найтись в его покоях. Он и выглядел стариком, но это не смягчило его лицо.
- Подойди, Визарий, - приказал Массала сквозь кашель.
У него была сильно повреждена грудь – постарались «добрые бритты из Кернова». В этой груди хрипело и клокотало, так что я с трудом различал слова.
Я приблизился. Он долго и пристально изучал моё лицо. Никогда прежде так на меня не смотрел.
- Старый дурень, - наконец сказал Массала. – Должен был сразу разглядеть эти глаза. Значит, не можешь убивать без вины, сынок? А скольких прежде ты убил?
- Не знаю. Я не считал.
- Многих, - кивнул Массала. – Я вижу – многих. Книжник!
Он то ли рассмеялся, то ли застонал со всхлипом.
- «Зачем жить?» – вот, что говорят эти глаза. А ещё они говорят: «Полюбите меня!» Ты ведь сам этого никогда не скажешь? А я старый дурак. Как я позволил тебе поселиться здесь? На горе моей семье…
Непостижимо! Он же меня обвинял!
- Не я убил Северина.
- Нет, не ты. Ты сделал больше… А теперь чего ты хочешь, Визарий?
Я уже понял то, что он пока не хотел говорить вслух:
- Мне придётся уйти?
Он возвысил голос:
- А ты как думаешь? Позволить тебе жить дальше в крепости, когда они помнят, что ты сотворил? Когда они шепчутся у тебя за спиной и ждут нового знамения? И три сотни испытанных солдат на глазах превращаются в кучку мистиков, неспособную исполнять приказы. То-то радость местным колдунам!
- А как же Лукреция? – вымолвил я, и сам услышал, что вышло жалобно.
- Ты можешь поговорить с ней, - пробурчал центурион, отворачиваясь.
*
- Здравствуй, Марк, - сказала она, не глядя мне в лицо. Никогда Лукреция не прятала взгляда.
- Посмотри на меня! – попросил я. – Ты тоже считаешь, что я виновен?
- Нет, - шепнула моя любимая, но глаз не подняла.
- Твой отец хочет, чтобы я ушёл. Ты пойдёшь со мной?
- Нет, - так же тихо сказала она.
Я не мог не спросить:
- Почему?
- Ступай, Марк. Я буду молить за тебя Богов.
- Почему? – настаивал я. Мне нельзя было уйти, не получив ответа. Ведь я её не предавал! – Почему ты не отвечаешь мне?
И тогда она впервые подняла лицо. Непостижимо: оно было спокойным!
- Быть может, Марк, я ищу причину, чтобы не любить тебя.
Неожиданная тяжесть словно вошла в мои лёгкие вместе с воздухом и упала вниз, причиняя немыслимую боль.
- А если такой причины нет? – только и смог я сказать.
Но она ответила:
- Есть. Я тебя боюсь.
Потом вдруг заговорила торопливо, словно спеша оправдаться перед собой:
- Твой бог проклял тебя. Идти с тобой – это как обручиться со смертью. А я люблю жизнь! Я хотела прожить эту жизнь с тобой. Если б ты только мог…
- Что?
- Быть таким, как все. Почему ты не захотел? Ты же всегда будешь один, Визарий!
…Томба нашёл меня на берегу Экса, где я бездумно бросал гальку в воду. Нубиец сел рядом и тоже зацепил горсть камней. Благо, их было довольно вокруг. На пару горстей его терпения хватило. Но, зная, что я могу молчать невозможно долго, он всё же заговорил. Спасибо брату, он не стал кидать камни в меня, напоминая о своей правоте!
- И куда теперь?
Это я уже обдумал.
- К думнониям, вместе с Йоло. Хватит быть слепым разиней. Пора учиться читать следы.
- Что-то не припомню такого рвения прежде!
- Долго жить хочу, - сказал я.
- Ну, наконец-то! – провозгласил мой брат и увернулся, чтобы не получить по шее.
*
Мы покинули Британию полгода спустя, когда бушевали весенние шторма. Корабельщик-сакс был отчаянный малый, он не боялся моря. Томба боялся, и я тоже, и Велона, но нам приходилось терпеть.