Я никогда прежде не задумывался, как люди переносят длительную муку. В бою всё просто, там ярость помогает. А вот если ногу отрубили, скажем - запал прошёл, и одна только боль осталась. Я знал таких: они зубами перемалывали крепчайшее полотно, чтобы не кричать. Иные потом на меч кидались, жить не хотели. Но так, как здесь, я видел это впервые: когда и силы на исходе, и воли уже нет, а мучениям конца не предвидится. Это в первый момент мне все голодные одинаковыми показались, что мужчины, что женщины. А они разные были. Когда им миски с похлёбкой в руки совал, я это хорошо разглядел.
Был там один здоровый мужик, квадратный почти. Худой – все они там худые, но мощи ещё изрядно оставалось. А сидел, как выпотрошенный, ребёнка на руках держал. Мальчишку лет шести, прозрачного, как плотвичка-малёк – хребет сквозь кожицу видно. Рот уже и не открывал почти, но отец упрямо заставлял его сделать ещё глоток.
- Ешь, как следует, Теодульф. Вам с Германиком нальют ещё.
Не подумал бы, что приказ Метелла может звучать так заботливо. Он всё время меня удивлял, этот парень. Мужик на него, впрочем, и не посмотрел, всё совал парнишке еду. Трибун отошёл, а возле меня тут же образовался Лукан:
- У Теодульфа жена с голоду померла. Сына спасала, всю еду ему берегла. Теперь гот себе этого простить не может. А малыш всё равно умирает. Дай им ещё, Лугий!
Как будто я без него бы не дал! Но сердиться не хотелось, слишком много горя вокруг. И этот доброхот назойливый ведь один из лучших тут. Повидал я и другой человеческий вид. Когда новую миску Теодульфу наливал, подошёл к нам детина удивительной формы, я таких и не встречал, пожалуй. Громадный, в плечах что твои ворота. Только эти плечи совсем покатыми казались из-за широченного загривка – шире моих бёдер, ей богу. Бритая голова на этом торсе выглядела маленькой, как фига. Не понравился он мне сразу и прочно. Может потому, что безумным не выглядел, просто злым до отупения.
- Лучше бы ты эту миску отдал тем, кто может сражаться. Что проку кормить подыхающих ублюдков!
Так, учтём, кто здесь милосерднее всех! И плевать, что мельче его раза в два. Эту морду с кулачок я намну без малейших усилий. Если что, Визарий поможет. Он уже рядом был, и глядел очень неласково. И руки на груди скрестил – верный признак раздумий о том, как это мясо станет разделывать. Даже я боюсь, когда у него становятся такие глаза.
Успокоить детину попытался Лукан:
- Это не тебе решать, Квад. Метелл сам распорядился давать пищу всем, кто ещё может есть.
Детина протянул к нему ладонь, широкую, как лопата:
- Сейчас одним нахлебником станет меньше, гнойный прыщ! Ты теперь долго не сможешь есть. После того, как съешь свои зубы.
Шипел он так, что змея обзавидуется. Даром, что германский язык для шипения не предназначен. Квад, значит? Из тех квадов , что прут за границу Империи через Виндобону?
- Ты выглядишь здесь самым отощавшим, Квад. Подойди поближе, лично для тебя готово особое блюдо – кулак под острым соусом!
Маленькие, налитые кровью глазки остановились на мне.
- Заткнись, галльская морда! И моли своих слабосильных богов, чтобы унесли тебя подальше, пока я добиваю этого засранца.
Что ж, морда у меня и вправду галльская. А в остальном ты очень даже неправ. И сейчас это узнаешь.
Схлестнуться нам не дал Лукан. Он вдруг заверещал, как припадочный и схватился за меч. Я едва успел его перехватить, пришлось повернуться спиной к германцу, и всё время эта спина ждала сокрушительного удара. А его всё не было. Лукан дёргался в моих объятиях, как щука в сети. Кажется, я придавил его сильнее, чем надо: он вдруг начал синеть. Выпущенный, тяжело осел на землю. А я смог обернуться.
Квад силился высвободить своё запястье из пальцев Визария, и всё краснел, краснел. Мой дружок рядом с ним казался даже щуплым. Он не заламывал германцу руку, просто держал. И смотрел. Очень спокойно. Очень холодно. Очень пристально. Если Квад достанет руку из его пятерни (в чём лично я сомневаюсь), Визарий произнесёт формулу и вытащит меч. Чем бы лично ему оно ни грозило.
Видать, германец это тоже понял. Он становился всё спокойнее, и даже в росте, вроде, уменьшился. Визарий разжал пальцы, по-прежнему молча. И Квад отошёл, растирая вдребезги смятое запястье. Я оглянулся и увидел, что на нас смотрит Метелл. И Аяна держит стрелу на тетиве. И Теодульф поднял голову, а в глазах появилось что-то живое…
Под конец, когда оделили всех, Аяна плеснула по ложке и нам. Всё же целый день в дороге, и с утра маковой росинки во рту не держали. А только мне еда в горло не лезла. И Визарий есть не стал, сидел рядом, вздыхал молча. И его мысли были внятны без слов. Оставить их мы не можем. А Луна и вороная Ночка продлят их мучения ненадолго. Мы это знаем, а знают ли они?
После ужина голодные не стали расползаться по домам, так и сидели на площади у претория вокруг опустевших котлов. Теперь они чуть больше походили на людей. Надолго ли? Аяна коснулась моей руки. Обычно она не выносила прикосновений.
- Лугий, спой им.
Я чуть не заорал. Что придумала, безмозглая девка? Как смогу я петь, глядя на эту толпу умирающих? Что я им спою? Да разве они меня услышат?
Старшим у нас всегда считался Визарий. И не только годами. Он и знает больше, чем я за всю жизнь узнаю, и в людях разбирается – куда там мне. Я ведь только для виду всё зубоскалю и ругаю его, а в серьёзном деле сделаю, как он решит, и не задумаюсь. Так вот, обычно он с Аяной не спорит: то ли вправду согласен, то ли думает, что бесполезно. И в этот раз не стал. Просто протянул длинную руку и достал мою арфу. И я понял – петь придётся.
Визарий говорит, что все мои песни написаны мечом. Положим, это он хватил: я отродясь ни одной буквы не написал, не то что некоторые долговязые молчальники. Песен у меня много, но все в голове. Которую выбрать? Я решил спеть им о воине, попавшем в плен. Придумался этот воин случайно, и показалось мне, что это я сам. И это ко мне спешат друзья, поспевая спасти. Я сложил эту песню для себя, когда близких друзей ещё не было и в помине. Она помогала мне, когда было трудно. Поможет ли этим людям?
Первым откликнулся, конечно, Лукан. Этот парень долго молчать не умел:
- Правильная песня, Лугий! Его спасли, и нас спасут, дайте срок. Может, уже сейчас из Аквинка выступают войска под командой Децима Кара. Мы продержимся, надо только надеяться. Ждать осталось недолго!
Голос его звучал высоко и слабо, порой срываясь. Он удивительно умел раздражать. Было бы странно, если бы Квад не откликнулся.
- Ага, выступают целым легионом! Жди, придурок! Да о нас забыли давным-давно. Бросили, как хлам. Нужны мы кому в Аквинке! Если бы кое-кто умел кланяться пониже, не пришлось бы нам тут загибаться!
Здоровенная скотина снова нарывалась на скандал. Метелл сидел вместе со всеми, на ступенях крыльца, ведущего в преторий. Услыхав эту речь, он ответил вполголоса:
- Квад, это ведь меня ты имеешь в виду? Тебе вправду хочется заставить меня рассердиться? Я римский офицер, и этот гарнизон под моей командой. У меня ясный приказ: обороняться, покуда есть такая возможность. Нет еды – пейте воду. И ждите помощи из Аквинка. Пока здесь исполняют мои приказы, ты тоже будешь их слушать. А теперь заступай в караул у колодца. У меня ещё хватит сил выпороть тебя, если заснёшь!