И Лана смирилась. Она и сама возмущалась Яром. И разве Вел был ей не дороже всего племени ивичей? Глаза ее не погрустнели от решения мужа. Она все так же радостно смотрела на лес, на пахучие осиновые щепки, на сына, и ей не хотелось уходить отсюда, возвращаться в старое, закопченное жилище Гура. А Вел, кончив еду, стал очищать кору с дерева, сильными, точными ударами стесывать бревно на концах, придавая ему очертания лодки. Быстро, сноровисто работал Вел, но к вечеру успел только корму и нос обтесать. Лана давно ушла к жилищу, а он все стучал и стучал топором.
Лишь на третий день лодка приняла свои настоящие очертания и внутри и снаружи. Только борта ее были еще очень толсты. Теперь предстояло самое трудное. Надо было так оскоблить и выжечь изнутри челн, чтобы днище и борта стали потоньше, но сохранили достаточную прочность. На это ушло еще четыре дня. Наконец все было готово. Вел принес из жилища несколько крупных камней в мешке, развел большие костры с обеих сторон лодки. Пока камни грелись в огне, набросал снега в лодку. Потом, палками выкатив из огня камень, кинул его в лодку. Снег зашипел, брызгая каплями и пуская кверху пар. А Вел уже бросил второй камень, потом третий. Остывшие камни снова в огонь кидал. Снег в лодке таял, вода нагревалась, а Вел все бросал и бросал камни да еще успевал нагревшиеся от костров борта лодки смачивать водой. Древесина распаривалась, мягчела. Вгоняя одну за другой поперечные распорки, Вел расширил борта лодки, потом вставил вместо прямых распорок заранее приготовленные дуги из крепкого можжевельника. Они, как ребра у туловища, не давали бортам сойтись. Вел поставил четыре таких ребра-упруга: два посередине и два ближе к корме и носу. Лодка была готова. Вел перевернул ее, вылил на снег остатки горячей воды. Облако пахучего пара взметнулось вверх. Вел поднял вслед за ним руки, крикнул вдогонку:
— Лети, Дух осины, на волю! Это я, Вел, из дерева тебя выпустил. Помоги мне за это. Береги лодку, пусть она плавает долго!
Присев на край горбатого пня, Вел стал ждать, пока лодка остынет. Был полдень. От догоравших костров тянуло теплом. Сильно пахло дымом и распаренной древесиной. Наступила тишина. Вот, упав, шишка сосновая стукнула по суку. И опять так тихо в лесу, что шевельнуться нельзя — тишину вспугнешь. Вел и не шевелился. Сидел, слушал, ждал. И услышал, дождался: под снегом, где-то под берегом речки, тоненько, едва уловимо зажурчал крохотный ручеек. Снег начал таять!
Радостно пискнула синица, пролетая над Велом. Где-то забормотал, словно спросонок, тетерев. Сквозь кроны деревьев солнце теплой ладонью погладило лицо Вела, заставило быстро закрыть глаза. Да, вовремя Вел лодку сделал. Весна приближалась. Третья по счету весна с тех пор, как оставил он родное жилище.
Стрела в спину
Правильно говорил Гур: вспухшая от весенней воды Бобровая речка вынесла лодку Вела и Ланы из бескрайних болот в те места, где жили ивичи. Пять дней плыли они среди высоких сосновых боров. Потом по залитым водой лугам, мимо заросших дубами холмов и глубоких оврагов с не растаявшим еще снегом. На восьмой день выбежала лодка в широкое русло другой реки, что текла поперек их пути, с восхода на закат солнца. Лана сразу узнала родную реку.
— Только Городец и род мой там, выше по течению, остались, — пояснила она.
Сидевший на корме Вел усмехнулся, покосился на сына, на тщательно завернутый в шкуры глиняный горшок с горячими углями, сказал добродушно:
— Здесь теперь род твой. Сама ведь так захотела…
— А я не собираюсь назад возвращаться! — задорно возразила Лана. — Где хочешь, там и выбирай место для поселения. Хоть на этой, хоть на другой реке. Нашему роду везде хорошо!
Вел промолчал, направил челн вниз по течению реки ивичей, подгреб ближе к берегу.
— Середина дня давно миновала. Надо еду готовить, место для ночлега искать.
Немного времени спустя нашлось то, что надо: широкая поляна на сухом, хотя и не высоком берегу, заводинка удобная, чтобы лодку поставить. Здесь и пристали. Выйдя на берег, Вел заметил, что по поляне пролегла конная тропа. Обрадовался: по ней от селения к селению ивичи ездят. Значит, с людьми можно встретиться, поговорить. Давно уже Вел никого, кроме Гура и Ланы, не видел, соскучился без людей.
Как подумал он, так и вышло. Не успела в костре первая охапка дров прогореть, как послышался топот копыт и из леса выехали два всадника.
— Сытости и здоровья вам! — крикнул первый из них, приветственно поднимая руку.
— И вам того же! — ответил Вел, жестом приглашая всадников ближе к костру.
Это были знакомые воины из дружины Яра. Оба в кожаных рубашках и штанах, в длинных, почти до колен, безрукавках из козьего меха, они ловко соскочили с коней, стреножив, пустили их бродить по поляне с только еще начинавшей пробиваться зеленою травкой. Один, что пошире и погрузнее, с выбитым левым глазом, узнав Лану и Вела, сгреб их обоих за плечи, обнял, рассмеялся раскатисто:
— Помню, помню, как ты вождя кафского с коня сбил! Вроде еще здоровее стал? И борода выросла! Это хорошо, это славно!
Второй воин, высокий и тонкий, молча присел к огню. Одноглазый же, балагуря и похохатывая, устроился поудобнее, по-хозяйски протянул ноги к костру.
— Чего здесь с лодкой сидите? Или в роду твоем что случилось? — спросил он молодую женщину.
— Что в прежнем моем роду, того я не знаю. Давно оттуда, — степенно, как и полагается хозяйке очага, ответила гостю Лана. — У меня теперь свой род. Вот начало ему!
И она с гордостью подняла высоко вверх туго спеленатый меховой сверток, из которого выглядывало розовое личико ребенка.
— Ишь ты! — удивился Одноглазый. — Так это, выходит, не походный, а Родовой огонь? — кивнул он головой на костер.
— Родовой!
— Ишь ты… Это хорошо, это славно.
И Одноглазый уважительно подобрал под себя ноги.
Лане и Велу хотелось поговорить, разузнать у приехавших новости, но нельзя же начинать разговор, не накормив сначала гостей. И Лана, быстро и ловко выпотрошив щуку, лежавшую на дне лодки, торжественно поднесла ее к костру.
— Что это у тебя? — оживился вновь Одноглазый. — Щука? Это хорошо, это славно! Щуку надо с чермень-травой печь. Не знаете, что за трава такая? В еловом лесу растет, кисленькая, листочки мелкие…
Лана давно уже засыпала щуку перемешанной с раскаленными углями золой, а Одноглазый, то и дело сглатывая слюну, продолжал учить ее, как щуку готовить:
— Надо ей, щуке, брюхо вспороть да вместо кишок чермень-травой набить. Да в золу ее, зубастую, закопать, да горячими угольками сверху засыпать и ждать, пока подрумянится. Потом на другой бок повернуть. А когда глаза у нее белыми станут — спеклась, значит, щука. Пора есть…
Пока щука, хоть и без чермень-травы, пеклась в горячей золе, Лана достала из лодки кожаный мешок с запасами. Каждый получил по одной копченой, обмазанной жиром тетеревиной тушке, еще зимой заготовленной в предвидении большого похода.
Веселый и разговорчивый гость сразу замолчал, только и слышно было, как на крепких его зубах хрустели птичьи косточки. И второй воин, по имени Вьюн, угрюмый и молчаливый, тоже жадно впился в своего тетерева. Видно, давно не ели оба, проголодались. Вел удивился: в лесу дичи полно, под дубами, что на опушке стоят, вся земля кабанами изрыта. Может, некогда Одноглазому и Вьюну на охоту сходить, спешат куда-то?
Пока ели тетеревов, уже и щука была готова. Лана разделила рыбину на части, дала каждому из мужчин по большому куску. Горячее, белое рыбье мясо разваливалось в руках, обжигало. Оба воина довольно урчали, заглатывая его и сплевывая себе за спину, не в сторону Родового огня, мелкие рыбьи кости. Наконец насытились оба. И Вел тоже отложил то, что съесть не успел. Настало время для разговора.