Это были знакомые воины из дружины Яра. Оба в кожаных рубашках и штанах, в длинных, почти до колен, безрукавках из козьего меха, они ловко соскочили с коней, стреножив, пустили их бродить по поляне с только еще начинавшей пробиваться зеленою травкой. Один, что пошире и погрузнее, с выбитым левым глазом, узнав Лану и Вела, сгреб их обоих за плечи, обнял, рассмеялся раскатисто:
— Помню, помню, как ты вождя кафского с коня сбил! Вроде еще здоровее стал? И борода выросла! Это хорошо, это славно!
Второй воин, высокий и тонкий, молча присел к огню. Одноглазый же, балагуря и похохатывая, устроился поудобнее, по-хозяйски протянул ноги к костру.
— Чего здесь с лодкой сидите? Или в роду твоем что случилось? — спросил он молодую женщину.
— Что в прежнем моем роду, того я не знаю. Давно оттуда, — степенно, как и полагается хозяйке очага, ответила гостю Лана. — У меня теперь свой род. Вот начало ему!
И она с гордостью подняла высоко вверх туго спеленатый меховой сверток, из которого выглядывало розовое личико ребенка.
— Ишь ты! — удивился Одноглазый. — Так это, выходит, не походный, а Родовой огонь? — кивнул он головой на костер.
— Родовой!
— Ишь ты… Это хорошо, это славно.
И Одноглазый уважительно подобрал под себя ноги.
Лане и Велу хотелось поговорить, разузнать у приехавших новости, но нельзя же начинать разговор, не накормив сначала гостей. И Лана, быстро и ловко выпотрошив щуку, лежавшую на дне лодки, торжественно поднесла ее к костру.
— Что это у тебя? — оживился вновь Одноглазый. — Щука? Это хорошо, это славно! Щуку надо с чермень-травой печь. Не знаете, что за трава такая? В еловом лесу растет, кисленькая, листочки мелкие…
Лана давно уже засыпала щуку перемешанной с раскаленными углями золой, а Одноглазый, то и дело сглатывая слюну, продолжал учить ее, как щуку готовить:
— Надо ей, щуке, брюхо вспороть да вместо кишок чермень-травой набить. Да в золу ее, зубастую, закопать, да горячими угольками сверху засыпать и ждать, пока подрумянится. Потом на другой бок повернуть. А когда глаза у нее белыми станут — спеклась, значит, щука. Пора есть…
Пока щука, хоть и без чермень-травы, пеклась в горячей золе, Лана достала из лодки кожаный мешок с запасами. Каждый получил по одной копченой, обмазанной жиром тетеревиной тушке, еще зимой заготовленной в предвидении большого похода.
Веселый и разговорчивый гость сразу замолчал, только и слышно было, как на крепких его зубах хрустели птичьи косточки. И второй воин, по имени Вьюн, угрюмый и молчаливый, тоже жадно впился в своего тетерева. Видно, давно не ели оба, проголодались. Вел удивился: в лесу дичи полно, под дубами, что на опушке стоят, вся земля кабанами изрыта. Может, некогда Одноглазому и Вьюну на охоту сходить, спешат куда-то?
Пока ели тетеревов, уже и щука была готова. Лана разделила рыбину на части, дала каждому из мужчин по большому куску. Горячее, белое рыбье мясо разваливалось в руках, обжигало. Оба воина довольно урчали, заглатывая его и сплевывая себе за спину, не в сторону Родового огня, мелкие рыбьи кости. Наконец насытились оба. И Вел тоже отложил то, что съесть не успел. Настало время для разговора.
Икнув и вытерев руки о кожаные штаны, Одноглазый начал рассказывать. Оказалось, что половину зимы дружина Яра в Городце жила. Поначалу на туров и кабанов охотились, медведей с берлог поднимали. А когда снег глубоким стал и туры с оленями и кабанами к теплым местам ушли, начали воины домашних коров и быков резать. Когда всех съели, распустил Яр дружину. Разбрелись воины по родам своим. Теперь же, когда снег стаял, велено им опять в Городце собраться. Вот они с Вьюном и едут туда. В родах запасы кончаются, не только гостей, себя кормить нечем стало.
— Врешь, — прервал Одноглазого его молчаливый товарищ.
— Чего вру?
— Есть запасы…
— Может, и есть! — согласился Одноглазый. — Может, просто не хотят селяне кормить нас. Забыли, кто их от кафов спас. Ну и ладно. Вот подсохнет земля, в набег нас Яр поведет. Там откормимся!
И Одноглазый, довольный теплом, сытостью и собственным остроумием, захохотал утробно, раскатисто.
— На кафов в набег пойдете? — спросил Вел.
— Нет. Зачем на кафов? К ним пойдешь, может, еще и сам не вернешься! — И Одноглазый, совсем развеселившись, захохотал еще громче. — В другие места пойдем. Хочешь с нами? Яр тебя помнит.
— Нет. Не пойду с Яром. Разные пути у нас с ним. К себе в род я иду, к племени своему. И Лана со мной.
— Зиму как прожили? — серьезно спросил Одноглазый, но тут же не выдержал, подмигнул озорно Лане, державшей ребенка: — Вижу, вижу! Чего тут и спрашивать. Хорошо, значит, жили. Сытно.