– Там было совсем по-другому, – сказала наконец Касси, и Бет кивнула. Касси начала говорить что-то еще, осеклась и пожала плечами. – Совсем по-другому, – повторила она.
– Вам там понравилось? – не отставала Харри.
– Разумеется, – удивилась Касси.
– Нам нравилось везде, где мы жили, – добавила Бет, – как только у нас заводились друзья.
– Мне понравился снег на севере, – вспомнила Касси, – и меховые одежды, которые нам пришлось носить там зимой.
Харри сдалась.
Старшие обитатели форпоста, казалось, воспринимали землю вокруг так же, как и любые другие недостатки выбранного ими занятия. Дарийская служба, и гражданская и военная, воспитывала стоицизм во всех, кто не сдался и не уехал домой после первых нескольких лет. Гринафовский принцип «нам и здесь хорошо» казался осязаемым, как москитная сетка.
Как-то раз Харри удостоилась признания у мистера Петерсона, отца Касси и Бет. В тот вечер на ужине в Резиденции присутствовали несколько человек, и среди них Петерсоны. Мистер Петерсон сидел напротив нее и, казалось, не обращал внимания на беседу по ту сторону стола. Но позже вечером он возник рядом с ней. Она удивилась – он довольно редко выступал на светских сборищах, а его стремление избегать молодых незамужних дам, включая подруг собственных дочерей, вошло в поговорку.
Поначалу они сидели молча. Харри гадала, скажет ли он что-нибудь, и если да, то что именно.
Она по-прежнему терялась в догадках, когда он произнес:
– Я невольно услышал, что говорил за ужином тот молодой человек рядом с вами. – Он снова умолк, но она терпеливо ждала продолжения и не пыталась подгонять его. – На вашем месте я бы не придавал этому значения.
Упомянутый молодой человек рассказывал ей о ненавистной пустыне и ужасном солнце. Он служил субалтерном в форте, провел здесь два года и предвкушал избавление еще через два. «Но мне бы не хотелось, чтобы вы подумали, будто у нас здесь не происходит смены времен года, – распинался юноша. – Она есть: у нас бывает зима. Три месяца кряду непрерывно льет, и все покрывается плесенью, включая людей».
– Мне здесь нравится. Среди нас есть и такие, – сказал мистер Петерсон, поднялся и убрел прочь.
Харри не успела ничего ответить.
Но она вспомнила его слова позже, когда осознала, что сама становится одной из тех, кому здесь нравится. Она прикидывала, кто еще может принадлежать к клубу избранных. Эта игра развлекала ее, когда иссякали темы для светской беседы. Она мысленно отмечала всех, кто не жаловался на жару, ветер, невиданные дожди, а затем пыталась отделить тех, кто, подобно ей самой, по-настоящему наслаждался секущими прикосновениями летящего песка и головной болью от яркого солнца, от тех, кто, подобно Касси и Бет, просто обладал жизнерадостной приспособляемостью.
Наконец Харри остановилась на полковнике Дэдхеме как на наиболее вероятном члене ее клуба и начала придумывать способ обсудить с ним данный предмет. Она прикидывала, не существует ли в клубе правила «не говори!». Но шанс наконец представился, меньше чем за две недели до прибытия гонца от Корлата в Резиденцию в четыре утра.
Шел очередной званый ужин в узком кругу у Гринафов. Когда джентльмены, и с ними ужасная вонь лучших сигар сэра Чарльза, перебрались в гостиную и присоединились к дамам, полковник Дэдхем пересек комнату и плюхнулся на диван у окна рядом с Харри. Она смотрела на таинственные белые озерца лунного света, разлитые по пустыне снаружи.
– Приоткройте окно, – сказал он, – и выпустите немного дыма. Я вижу, бедная Амелия почти в обмороке.
– Сигары должны быть как лук, – сказала Харри, отпирая шпингалет и толкая раму. – Либо вся компания употребляет, либо никто.
Дэдхем рассмеялся:
– Бедная Мелли! Боюсь, она бы испортила кучу вечеринок. Вы когда-нибудь курили сигару?
Харри улыбнулась, в бледных глазах зажегся огонек. Полковник припомнил, что некоторые молодые люди заклеймили ее холодной и лишенной чувства юмора.
– Да. Курила, потому и знаю. Отец в свое время давал ужины для своих друзей-охотников, и я была там единственной женщиной. Меня не отсылали есть в детскую, будто наказанную, и мне нравилось оставаться и слушать их рассказы. Они позволили себе привыкнуть к моему присутствию, потому что я прилично ездила верхом и стреляла. Но дым спустя несколько часов становился невыносим.
– Так ваш отец… – подтолкнул ее Дэдхем.
– Нет, не отец. Он научил меня стрелять, вопреки собственному здравому смыслу, но на обучении меня курить провел жирную черту. Это был один из его друзей, крестный Ричарда. В конце одного из таких вечеров он выдал мне горсть сигар и велел их выкурить, медленно и осторожно, где-нибудь, где бы я могла справиться с тошнотой в одиночку. И в следующий раз, когда сигары пустили по кругу, я тоже взяла одну. И он же помог мне выдержать разговор с отцом. Иначе там было не выжить. Он был прав.