Усмирить секирного бойца сумела бы разве что пуля или цеп, захлестнувший его руки и ноги. А лютого саблезубого тигра удавалось остановить лишь стаей презлобных псов. Они остервенело терзали его бока зубами и шипами, а он расшвыривал их сокрушительными шлепками или мгновенно умерщвлял своими клыками длиной в локоть — но тут поспевала к нему пуля или кроящий удар бердыша. Толстую волосатую шкуру носорогов все же пробивали колья, загодя врытые в землю, прикрытые кустарником или притопленные в ямках.
Воинами в серых кафтанах распоряжался невзрачного вида полководец, коего заслоняли от вреда ражие молодцы, ближние слуги и боевые холопы — к шапкам их в знак достоинства приторочены были лисьи или волчьи хвосты. К сему начальнику все обращались “княже”. Пребывал он на почтительном удалении, так, чтобы не могла его достать прицельная пуля, и надзирал за ратоборством в подзорную трубу.
Вот шэньцы собрали кавалерийский отряд, и всадники на белых единорогах, облаченных в шипованные панцири, ринулись на прорыв из прибрежного “котла”. Хитроумные животные огибали колья (на которые запросто напарывались носороги), ударом рогов вышибали кровавые потоки из ставших им на пути медведей и ратников. Но тут с боков, из узких проходов между скал, на них устремился кавалерийский отряд серокафтанников-теменцев на буланых единорогах. Те вонзали окованные сталью острия в бока белых “собратьев”, пробивая их кольчугу ино сшибая с ног. Боевые звери вбивали друг в друга передние либо задние копыта, ломали панцири, рвали длинными желтыми зубами и шипами шкуру и жилы, иной раз, ухватив всадника, стаскивали его с седла и трепали, пока он не вручал душу Отцу Небесному. Воины с проломленными черепами и оторванными конечностями падали на песок, чтобы тут же стать месивом под могутными копытами. Не успела бы дважды прокуковать кукушка, како оба кавалерийских отряда полностью перекрошили друг друга.
Егда начальник серокафтанников-теменцев увидел, что ярость и отчаяние шэньцев достаточны для того, чтобы прорвать окружение, то велел спустить с высоты особые бочки, которые помчались по склонам вниз, источая из щелей желтый едкий дым. Кашель и чихание воцарились над прибрежной полосой, морские пришельцы терли мигом раскрасневшиеся похожие на сливы глаза и пытались спрятать лицо в ворот. Когда ветер уже разорвал и отогнал желтую пелену, а шэньцы еще купались в слезах и соплях, теменский полководец со своей ближней дружиной и медвежьей ватагой выехал на бой. Он устремился прямо в середину вражеской толпы, где находился шэньский предводитель вместе со своими слонами и драбантами, выстроенными в многоугольное каре. Медведи оборачивались к каре задом, в то же время с их спины дымно стреляли картечницы, расчищавшие дорогу вперед. Аще дело дошло до рукопашной, уцелел лишь один слон, собиравшийся как будто обезуметь. Впрочем, теменский полководец, уворачиваясь от копий-многозубцев, оказался в опасной близости от закованного в кольчугу хобота и был тут же схвачен. Еще немного и полезли бы потроха из князя. Токмо не оплошал ближний слуга его, вскочил на хобот слона, закрутившийся удушающим кольцом, перемахнул на огромную спину, ударами топорка расшвырял погонщиков и верховых воинов, засим пальнул животному в затылок из пистоля.
Сей воин с обгоревшим лисьим хвостом на шапке выказал ловкость и крепость воли такоже после спасения своего господина. Стоя на слоновьей туше, он споро рубил мечом древки обращенных к нему шэньских копий. Дождавшись наступающих товарищей, он возглавил клин и пробился к вражескому предводителю. Того обороняли искуснейшие бойцы, владеющие всеми видами боя, и тигриными перекатами и перескоками цапли; широкие изогнутые клинки китаев выписывали восьмерки и круги, ино заметить лезвие было затруднительно. Однако теменский воин увернулся от меча-секиры и попоной, сорванной со спины слона, накрыл лютых по-звериному шэньцев, которые, впрочем, незначительны были ростом. Парочка бойцов-медведей примяла китаев сверху, а следом прошлись теменские воины с шестоперами и бердышами, отмолотили и покромсали все, что трепыхалось под попоной, в месиво.
Брани подходил конец. Мортиры отправляли на дно морское одну джонку за другой, немалое число кораблей сгрудилось коло выхода из бухты и сейчас многоалчное пламя кидалось с борта на борт како прыгучий зверь. Шэньцы частью уходили на утлых лодчонках прямо в волнующееся море, частью, прорвавшись сквозь оцепление на скалах, улепетывали по чавкающей грязи в сторону болот. Им вдогонку уже устремлялись всадники на ездовых баранах и своры боевых псов. Однако большинство китаев осталось лежать на прибрежном песке и у подножия скал; зеленые из-за водорослей волны лениво перекатывали мертвецов на мелководье. Все еще поревывали издыхающие в грудах своих кишок носороги и храпели осиротевшие кони-единороги.
— Произошло одно изменение — и возникло тело, произошло другое изменение — и тело исчезло. Лишь жизненная сила не знает времени и пределов,— полководец-победитель повторил слова одного из шэньских мудрецов, глядя на мрачные следы побоища. Засим обратился к своему отличившемуся воину.— Что ты мыслишь о таковой философии, Страховид?
— Дивуюсь, княже Эзернет, что с такой верой китаи бросаются на битву. Считают себя ничем, каким-то испражнением скоротечным. Нам-то многажды легче, слава Ботанику, теменцам ведомо как произрастить в себе крестное дерево и сподобиться вечной зелености.
— Не дорожащие жизнью, не боятся смерти, мой друг. Хотя сдается мне, что великая пустота в их головы могла быть привнесена нарочно, каким-то хитрозадым кудесником… Гликося, что за всадники замаячили вот на том холме?
Пока ближние слуги пытались разглядеть незваных гостей, князь Эзернет уже приставил к глазу подзорную трубу и на лицо его словно упала тень.
— Се не китаи и уж, конечно, не тюрки-ордынцы, се — черные стражи государя, числом тринадцать. И они прибыли за мной.
Слуги еще не поняли, почему возопечалился их господин, но верным сердцем уже почуяли неладное.
У Страховида тоже заныло в груди, хотя он и не мог взять в толк, чем могут угрожать черные стражи князю Эзернету. Разве государь может быть недоволен своим военачальником? Разве не князь Эзернет побил казахских тюрков Большой Орды, хлынувшей через реку Иртыш и сметающей все заслоны како пожар лесной? Ино не князь одолел за пару недель тысячи верст, дабы поспеть к вторжению китаев-шэньцев в Обский пролив? Ино не Эзернет Березовский учинил прошлым летом разгром треокаянного кузнецкого ханства, которое послало на нас железные колесницы, работающие на паре и извергающие снопы огня? Царь тогда закручинился, сердцем озяб, облачился в рубище, платом накрылся и укрылся в тайге, чтобы среди отцов-пустынников проращивать в себе Крестное Дерево. А войско, и дворянское ополчение, и казачьи тысячи, и стрелецкие полки, и наемники-ландскнехты, откатывались под натиском железной силы, скользя в собственной крови. Но бодрый князь Эзернет устраивал засеки, перерывал шляхи и иные пути, ставил надолбы, рушил дамбы, задерживая и затопляя металлические колесницы. Он сыскал мудрецов, шибко сведущих в алхимии, те сготовили зелье, способное сжигать самодвижущиеся повозки. Огненным составом можно было заполнять сосуды для последующего метания рукой или пушкой. Такоже получены были дымные снадобья, замутняющие глаза. Железные повозки удалось сжечь, многие вражеские бойцы лишились зоркого зрения, заодно казахские тюрки хитростью и подкупом подвинуты были на вылазку против ханской столицы. Кузнецкий хан Амангельды зарезан был лазутчиком, прокравшимся по подземельям в дворец, его войска рассеяны по лесам и истреблены. Уже тогда поговаривали, что государю Макарию без князя Березовского не царствовать…
Всадники в черных малахаях, не встречая никаких преград, подскакали прямо к полководцу и его ближним слугам.