— Замятни, — подсказал Харальд. Словенская речь казалась ему очень трудной, но не пристало сыну Лодброка смущаться и отступать, и он мало-помалу ее постигал.
— Вот, вот, — обрадовался Эгиль. — У того, который хотел забрать у Щетины меч, но не совладал.
— То-то и оно, — проговорил Харальд задумчиво. — Глаза у него и впрямь волчьи, а меч отнять не сумел.
Известие о разладе между гардскими конунгами ошеломило его не меньше, чем прочих посольских, а может, даже и больше. Твердислав или хотя бы тот же Сувор по крайней мере подспудно ожидали подобного. Харальд, полтора месяца назад ни сном ни духом не ведавший о припасенном для него судьбой путешествии, Ладогу себе представлял гораздо более смутно, чем, к примеру, Эофорвик в стране англов, где уже не первый год сидел правителем его старший брат Ивар. И, отправляясь в Гардарики, совсем не собирался начинать с важных решений. Ему никогда еще не приходилось повелевать воинами и делать выбор, от которого столь многое зависело. Отец отправил его сюда возглавить датчан, которых по условиям замирения обещали отпустить на свободу. С этим он был готов справиться и верил — случись какая незадача, Эгиль даст ему разумный совет. В том, что касалось воинов и сражений, Эгиль знал все. Но от кого ждать подмоги, когда приходится сравнивать конунгов и предугадывать, за кем останется власть?..
«Вот так, — сказал он себе, — и становятся из мальчишек вождями. Ты должен был знать, что Рагнар конунг уже немолод и не пойдет завоевывать для тебя страну, как для Бьерна, Сигурда, Хальвдана и других братьев. Младшему сыну всегда приходится самому прокладывать себе путь…»
Вслух же он сказал Эгилю берсерку:
— Если придется выбирать, я поступлю так, чтобы отец был мною доволен.
Когда остановились на ночлег и стали готовить ужин, Харальд подошел к боярину Твердиславу:
— Как я посмотрю, твои люди сидят у одних костров, а люди Сувора ярла — у других. И я еще дома заметил, что вы с ним друг друга не особенно жалуете. Это оттого, что он служит своему конунгу, а ты — своему?
Харальд часто приходил к Пеньку на корабль и разговаривал с ним. Боярин сперва видел в этом лишь честь для своего князя. И то правда, с кем беседовать знатному заложнику, набираясь ума, если не со старшим в посольстве?.. Потом понял — мальчишка стал нравиться ему. Даже чем-то напомнил оставшегося в Ладоге сына. Где теперь сыночек?.. Сидит дома, батюшку ждет? Или с Вадимом утек?..
Вольгастовы варяги, быть может, знали про это, но он спрашивать их не стал.
И Твердята, лелея сидевшую в сердце занозу, открыл молодому датчанину то, что нипочем не поведал бы человеку вовсе стороннему.
— Мне Сувора, — нахмурился он, — с молодых лет любить не за что. Помнишь, свистом я разговаривал? А где выучился, сказать? У мерян, лесного народа, науку перенял. Я ведь у них три года пленником прожил, юнцом еще. В самой крепи лесной, и захочешь, а не сбежишь. Все сердце по невестушке, красавице, изболелось. Каждую ночь снилось: сдумала — не вернусь, за другого пошла…
— А она? — спросил Харальд. — Красавицы редко скучают без женихов…
— А ей все эти три года Сувор проходу не давал, — сказал боярин, — На него и сейчас еще девки вешаются, а тогда и подавно.
Харальд чуть не ляпнул, что так тому и следует быть, ибо с замечательным воином пребывает милость богов. Хорошо, вовремя спохватился, смолчал.
— То сватов шлет, то сам у колодезя торчит, хоть собак спускай на него, — продолжал Твердислав. — А вот не сладилось дело у раскрасавца. Вернулся я из полона и в ту же осень свадьбу сыграл…
Он замолчал и нахмурился еще больше.
— Я буду рад поклониться твоей почтенной жене, ярл, — на всякий случай сказал Харальд.
— Жена моя водимая из ирия светлого теперь глядит, — проговорил Твердята сурово. И помимо воли подумал, как придет на курган, который своими руками над ее могилой воздвиг, как станет заново прощаться, из Ладоги за князем вслед уходя… — Года не прожил с нею, похоронил, — довершил он свою невеселую повесть. — Сынка, Искру, на память оставила… Семимесячным его родила, не доносила… Волхв сказал — сглазили недобрые люди. Я Сувора на месте чуть не убил, на поле вызвать хотел…
— На хольмганг? — уточнил Харальд. Боярин кивнул.
— Я хотел, чтобы Перун рассудил нас. Князь, Военег старый, развел, биться не дал.
Оба замолчали. Твердислав вспоминал, как рвался из рук побратимов и кричал Сувору: порчей испортил, змей подколодный!.. Тебе не досталась, так вовсе со свету сжил!.. А Сувор рвался навстречу, захлебываясь слезами и горем: дождалась тебя, а ты, пес смердящий, и уберечь не сумел!..
А Харальд думал о матери, умершей, как и жена гардского ярла, родами. Странно, но ярл начал казаться сыну конунга почти родным человеком. И было удивительно, почему это ему сперва так глянулся Сувор, сдружившийся с его воспитателем, Хрольвом.
Сначала из-за поворота Мутной оказали себя острые вершины курганов. Словене-корабелыцики начали снимать шапки, кланяться. В курганах обитали их предки, сто с лишком лет назад поселившиеся в этих местах, а теперь хранившие очаги своих внуков и правнуков. Не живет человек на земле, пока не пустит корней. Пращуры же, приведенные к устью Ладожки-речки, пущенной плыть по Мутной личиной Перуна, устраивались надолго. И потому, не спеша ставить избы и рубить городок, перво-наперво избрали доброе место для почитаемых могил. А когда минуло время и пришел кон умирать — легли в землю, которую полюбили, накрепко привязали к ней свой род.
Кланялись курганам и варяги. Это племя, вагиры, издавна проложило сюда путь через море, селилось здесь, ставило свои избы подле словенских. А после битв с Рагнаровыми датчанами каждый ходил на кладбище поминать если не родственника, так друга.
Харальд, подумав, тоже стащил с головы плотную кожаную шапку, пустив по ветру длинные светлые пряди. Кто поручится, что в будущем ему не предстояло править этой землей? А что за правитель, не чтущий местных богов?.. И потому-то давно лежал под палубой снятый со штевня деревянный дракон, а сын Рагнара Лодброка склонял голову перед курганами, возле которых, очень может быть, убивали на тризнах пленников-датчан.
Князь Рюрик стоял среди своих людей и смотрел на реку. Когда корабли, одолевая последние сажени против течения Мутной, подошли ближе и стало возможно рассмотреть вышедших на берег людей, Харальду на миг показалось, что он увидел отца. Он вгляделся и, конечно, понял свою ошибку. Вендский Хререк конунг внешне напоминал Рагнара Лодброка разве что сединой, нажитой задолго до срока. Было другое сходство, более важное и глубокое: привычная властность повадки, сквозившая в любом движении, даже самом незначительном. Таким конунгам, как правитель Селунда или вагирский вождь, нет нужды одеваться в золото и дорогие одежды. И без того ясно, перед кем шапку ломать.
Харальд повторял про себя трудные гардские слова и косился на ладожских бояр, готовясь приветствовать князя. И вот тут Твердислав Радонежич во всей красе показал, за что его прозывали Пеньком.
— Гой еси, государь Белый Сокол! — не обнажая головы, обратился он к Рюрику. — Дозволишь на землю ступить или сразу мимо погонишь?
Он стоял прямо, точно всаженный в палубу меч, и кланяться не собирался. Даже с вызывающей гордостью держался обеими руками за пояс.
Рюрик не первый год носил княжеское корзно. Должно быть, понял — ответа о великом посольстве от Твердислава ему не слыхать. Поняла это и княжеская дружина и зароптала, возмущенная непочтительностью боярина. Голоса кметей показались Замятне слишком громкими и угрожающими. Живо махнул с борта на борт, перелетев полторы сажени воды. И встал подле Твердяты, положив руку на меч и заслоняя боярина. Его ватажники тащили из налучей луки и поглядывали на своего предводителя: отворять ли тулы, делая погибельное сражение неизбежным?
Харальд смотрел с корабля, и ему казалось, будто вернулись старые времена, времена истинных героев, помышлявших только о чести.
Сын Рагнара Лодброка впервые видел знаменитого вендского князя, но вмиг уяснил, почему его боялось все Восточное море. А Твердислав!.. Вождь должен заботиться о людях и беречь их от гибели; Твердята неслыханной дерзостью грозил довести отряд до беды. Зато свое достоинство соблюл и своего конунга имя не уронил. А придется погибнуть — и люди запомнят сказанные им слова. Харальд даже позавидовал Твердиславу. И Замятне, заслонившему ярла. Харальд, пожалуй, ныне хотел бы стоять там, рядом с гардским боярином…