В знак того, что «полочане» приняты в корабельную рать купца, они взрезали себе руки перед идолами из капища и поклялись не жалеть ни живота, ни оружия своего ради купца и его имущества, пока не дойдут они до ворот саксонского города Магдебург. После этого процедура повторилась у стен церкви. Около полуночи гости ярла разошлись.
Четверка ушла готовиться к нежданно свалившейся на них поездке, а новгородские гости – отдыхать от законченной пирушки.
Наутро вставших спозаранку товарищей ждал следующий сюрприз. Ночью из рейда пришел драккар ярла «Одноглазый Волк» с четырьмя десятками человек старшей дружины. Теперь воинство Струппарсона насчитывало девяносто четыре человека и выглядело солидно, по местным меркам. Впрочем, в случае военных действий в ополчение собирались все взрослые мужчины из городка, приходили отряды из поселков землепашцев или, как их здесь называли, «бондов», из поселка рыбаков, что стоял вверху по Ладоге, да ушкуйники[45] с лесовиками. Всего в ополчение могло стать до пятисот человек.
Но сейчас хирдманы ярла были заняты другим. Под присмотром Силы Титовича они споро меняли канаты и оснастку паруса, чистили и заново просмаливали бока драккара. Корабль Гуннара Струппарсона возвышался над торговой снекой Онисия Навкратовича, как лесной зубр возвышается над теленком. Узкий и высокий, сделанный для быстрых морских переходов, драккар выглядел рядом со снекой, как матерая хищная касатка рядом с вытянутым на берег мирным толстоватым тюленем.
– Что случилось? Мы что, сегодня не отплываем? – спросил Сомохов.
Сила Титович проигнорировал вопрос и продолжал руководить подготовкой драккара.
– Я вижу, вы тут. Ну, как вам посудина, на которой нам болтаться по Варяжскому морю? – Голос подошедшего сзади купца был низким и гулким. Из-за внушительного живота даже создавалось впечатление, что голос идет из глубокой бочки или подземелья.
Первым смысл фразы дошел до казака.
– Энто что ж, нам на ярловом кораблике в море идти?
Купец развел руками, выражая и смущение, и непонимание. В его исполнении это напоминало игру начинающего актера из драмкружка.
– Да я вот и сам удивлен. Ярл как узнал, что его драккар вернулся, так и говорит, чтобы мы его взяли вместо моей верной «Быстрой свинки».
Купец ухмылялся и похлопывал себя по обширному пузу, затянутому сегодня в кожаный жилет с накладными карманами на немецкий манер.
– Я уж с ним и спорил, и говорил, мол, не надобнать. А он все одно твердит, мол, добрый ты купец, Онисий Навкратович, да на своей снеке по морю не пройдешь. А на моем драккаре быстрее птицы долетишь.
Такая щедрость, по всей видимости, не была для него, как и для Силы Титовича, сюрпризом, а вот Сомохова и Костю Малышева наводила на размышления.
После того как все четверо вернулись в гостевой дом, Малышев озвучил родившиеся у него сомнения:
– Что-то это не похоже на обычную торговую поездку.
Пока он подбирал слова для того, чтобы объединить свои разрозненные подозрения в понятные и логические фразы, ответил Улугбек Карлович. За время, проведенное в гостях у ярла, археолог несколько отдалился от Горового, которому по складу характера и мировосприятия был ближе простоватый Захар, и стал больше времени проводить, общаясь с Малышевым.
– Да уж. Вы, верно, правы. Чтобы купец не дождался каравана в самую опасную пору? Да ему и княжеских дружинников дали под его дурную голову. А потом еще и ярл, ставленник Новгородского князя, свой последний драккар отдал? Тут чем-то посерьезней выгодной торговой сделки попахивает.
Захар, насупившись, молчал, а подъесаул только рукой махнул:
– Я энти политэсы не понимаю.
За месяц, проведенный в одиннадцатом веке, Горовой, несмотря на то что вошел в новый мир легче всех, очень сильно переживал разлуку с семьей. Жизнь казачья походная, но всегда есть надежда вновь увидеть родную станицу. А теперь Горового лишили и этой надежды. И подъесаул горел желанием быстрее пуститься в погоню за перенесшими его в этот век колдунами. Всяческие сомнения он отметал как несущественные.
– Ежели нам предлагают идтить за этими басурманами, что нас сюда затянули, то я за, даже ежели нас за собой черт с луной под мышкой позовет.
Малышев не разделял такого настроя. Это была первая размолвка среди четверки новоявленных «полочан» после их решения во время первого пира у ярла идти за похитителями.
Фотографа, в отличие от семейного реестрового казака, в двадцатом веке никто, кроме родителей, не ждал. Стариков было, конечно, жалко, как и утраченных благ цивилизации, как-то: межконтинентальные путешествия, медицинское обслуживание, центральное отопление и канализации с унитазами, оснащенными теплыми сидушками. Но зато впереди на его долю приходилось самое большое путешествие, которое он мог себе представить в своей однокомнатной съемной московской квартире. И ни на какие блага он бы сейчас не променял его. Хотя перспектива вернуться или хотя бы иметь такую возможность манила, и манила страстно.
Захар вообще не переживал из-за сложившейся ситуации. Выдернутый из месива Финской войны, он радовался тому, что его никто не заставляет воевать или строить что-то, ему лично не очень нужное, вроде Беломорканала. Возвращаться в свое время он явно не желал. Дед, воспитавший внука после того, как его батька исчез в водоворотах Гражданской, помер. Брат уже может содержать себя сам. Возвращаться к бесноватому, одержимому идеей мировой революции и Коминтерна комиссару Войтману молодому промысловику не хотелось. Ему и здесь очень нравилось. Нравилось озеро, полное рыбы, леса со зверьем, нравились мужики, которые его окружали. Нравилось, что все дворовые девки бросают на него, высокого по местным меркам, весьма недвусмысленные взгляды. Нравилось все, но оставаться тут одному и бросать тех, с кем он был связан, пусть только и веком проживания, он не хотел. Беда породнила их и связала, как связывают родственные или дружеские узы.
Сомохову приходилось несладко. Для кого – приключение, для него же это было погружение в то, о чем мечтает каждый археолог. Прошлое, которое он собирал кисточками и скребками по грамму, а потом разгадывал долгими вечерами, – это прошлое было теперь перед ним. Караванные пути, викинги, Киевская Русь, средневековая Европа – хотелось увидеть и ощутить все… И при этом иметь возможность вернуться… Обязательно вернуться – триумфатором… И стать самым большим экспертом по этому культурному и историческому пласту истории. Самолюбие приятно баловали открывающиеся перспективы. И поэтому оставаться в медвежьем углу, когда можно увидеть Европу, посетить Магдебург или древний Гамбург, который здесь называли Хомбург, окунуться в атмосферу Венеции, – эта перспектива была для него слаще самого сладкого швейцарского шоколада и желанней самой прекрасной женщины.
Одно смущало археолога:
– Ну, допустим, милостивые государи, что мы все-таки настигнем наших похитителей и даже, допускаю такую возможность, разгромим их в самом их сердце, азиатском логове. Хотя надеяться здесь на то, что огнестрельное оружие поможет нам одержать верх на людьми, которые могут переноситься во времени, для меня, например, не представляется возможным. Но допустим, – Сомохов перевел дыхание, – допустим, мы победили их и захватили статую богини, которую они явно используют как машину для переноса людей и предметов сквозь временные пласты… Машину времени, что ли?! Что мы сможем с ней сделать, как запустим тот механизм, что переносит сквозь эпохи? Даже захвати мы пленных – а я не думаю, что все они умеют управлять этим процессом, – так вот… Даже захвати мы пленных, как мы заставим их открыть нам эту тайну, ежели все они будут выбирать смерть, как тот плененный охранник, зарезанный уважаемым господином Струппарсоном?