– Бери сколько надо, старина.
Гай положил в рюкзак коробку мясных консервов и несколько плиток шоколада и направился в церковь.
Старенький священник находился в ризнице один и подметал метелкой голый каменный пол. Он знал Гая в лицо, хотя они никогда не пытались вступать в разговор. Люди в военной форме не сулили церковному приходу ничего хорошего.
Войдя, Гай отдал честь и положил свои дары на стол. Священник с удивлением посмотрел на подарок, затем разразился благодарственными словами на сербскохорватском. Гай сказал:
– Facilius loqui latine. Hoc est pro Missa. Uxor mea mortua est.[99]
Священник кивнул:
– Nomen?[100]
Гай написал печатными буквами в своей записной книжке имя Вирджинии и вырвал листок. Священник надел очки и посмотрел на листок.
– Non es partisan?[101]
– Miles anglicus sum.[102]
– Catholicus?[103]
– Catholicus.
– Et uxor tua?[104]
– Catholica.[105]
Все это звучало неубедительно. Священник снова посмотрел на продовольствие, на имя на листке бумаги, на боевое обмундирование Гая, которое ему было известно только как партизанская форма. Затем сказал:
– Cras. Hora septem.[106] – Он поднял вверх семь пальцев.
– Gratias.[107]
– Gratias tibi. Dominus tecum.[108]
Выйдя из ризницы, Гай направился в примыкающее здание церкви. В этом здании все напоминало о старине, и только специалист мог бы надеяться определить его возраст. Несомненно, церковь здесь была еще в древние времена. Несомненно, часть древнего здания уцелела до сих пор. За прошедшие века его обновляли, перекрашивали, украшали и грабили, забрасывали и любовно восстанавливали. Одно время, когда Бигой был курортом, наступали периоды его умеренного процветания. Теперь он возвратился к своим прежним занятиям. В церкви в эту минуту находилась крестьянка в местном старинном костюме, преклонившая колена прямо на каменном полу сбоку от алтаря, с распростертыми в стороны руками. Она, несомненно, молилась, благодаря за приобщение к святым тайнам. Здесь стояло несколько скамеек и не было никаких стульев. Гай преклонил колена, затем встал и помолился, прося прощение для Вирджинии и для себя. Несмотря на религиозное воспитание с младенческих лет, Гай никогда не мог привыкнуть читать в церкви молитвы с определенной целью. Он вверил душу Вирджинии богу – просьба о покое для нее казалась ему вполне уместной, – произнеся монолог, который всегда употреблял в своих молитвах. «Как старушка, – печально думал он иногда, – беседующая со своим котом».
Устремив взгляд на алтарь, Гай простоял так около пяти минут. Обернувшись, он увидел Бакича, стоявшего позади него и внимательно наблюдавшего за ним. Чаша для святой воды была пустой. Гай преклонил колена у двери, потом вышел на солнечный свет. Бакич стоял рядом с ним.
– Что вам нужно?
– Я подумал, может быть, вы хотите поговорить с кем-нибудь.
– Когда я молюсь, переводчик мне не нужен, – ответил Гай.
Однако позже он усомнился: действительно ли не нужен?
9
Тела Вирджинии, дяди Перегрина и миссис Корнер были извлечены из руин многоквартирного дома Бурна неповрежденными и поддающимися опознанию, однако официальные препятствия перевозке их в Брум (миссис Корнер была тоже уроженкой Брума) оказались для Артура Бокс-Бендера непреодолимыми. Он похоронил их на берегу Темзы в Мортлейке, где у них имелся участок, приобретенный кем-то из семьи в прошлом веке и оставшийся неиспользованным. Он находился поблизости от оштукатуренного шатра цирка Бартона. Заупокойная служба состоялась неделей позже в кафедральном соборе. Эверард Спрюс не побывал ни на одной из этих служб, но зачитал вслух Фрэнки и Коуни список присутствовавших на похоронах.
Эверард Спрюс познакомился с Вирджинией только в последние недели ее жизни, но задолго до этого наслаждался заочным знакомством с ней по газетам. Подобно многим левонастроенным, он был прилежным подражателем Йэна Килбэннока и его собратьев – склонность, которую он оправдывал, утверждая, что обязан знать боевой порядок неприятеля. На последнем этапе периода заката социального порядка он встречался на дружеской основе с некоторыми из представителей гнета и фривольности, такими, например, как старая Руби в «Дорчестере», а много лет спустя, когда Спрюс принялся за свои мемуары, он давал понять, что был частым гостем этих домов в период их расцвета. Он начинал считать Вирджинию своим старым и ценным другом.