– А ты в каком жил? – спросил Панчик, когда потянулись заросшие полынью поля.
– Я, думашь, помню? Родители в город переехали, когда я под стол пешком ходил. Бабка тут жила, у ней по жизни всё лето торчал. У неё-то дом настоящий, из кедра.
Слон опять замкнулся и, пока не доехали до его родного Никольского, он помалкивал.
Во дворе толпился народ. Уже успели вернуться с кладбища, ожидая халявной выпивки и закуски, хотя люди в основном были вполне прилично одеты, с румяными открытыми лицами и светлыми глазами. Попадались и откровенные бездельники, одетые, как на подбор, в зелёный камуфляж и дешёвые китайские кроссовки. В лицах людей было что-то особенное. Скуластые, широколицые, загорелые, с прямыми носами, с хорошими здоровыми зубами во весь рот. Несмотря на обстоятельства, они всё время подшучивали друг над другом и смеялись. Их говор сразу резанул по ушам Панчика, которому показалось, что без мата не обходится ни одно предложение. Правда, женщины не матерились, но воспринимали всё как нечто само собой разумеющееся. При этом никто никого не оскорблял. Панчика удивило, как Слон легко находил общий язык с местными мужиками. Он рассказывал свежие городские байки, взамен выслушивал местные истории, и за полчаса перезнакомился с половиной гостей, кому-то кивал как давнему знакомому; Слон был у себя дома. Когда расселись за длинный стол, двор уже накрывала тень от высокой стены. Два боковых окна, украшенных резными наличниками, были открыты, и через низ подавали закуску. Сначала народ сидел тихо, даже притуплено, незаметно застучали вилками, зажурчала самогонка. Кто-то заговорил о погоде, потом переключились на будущий урожай и совхозные новости. Народ постепенно оживился. Несмотря на трагичность минуты, кое-кто, даже, смеялся, правда, негромко. Панчик быстро понял, что в здешних краях любят шутить. Один из местных, темноволосый мужик лет сорока, такой же мордатый как и Слон, небрежно обхватил его за шею, и предложил спеть.
– Давай Тимоня, споём, чоли, нашу, походну. Деда нашего вспомним заодно. Забыл, небось, где и могилка. Бабушку-то, без тебя зарыли.
– Не забыл, – грубо ответил Слон, стряхивая тяжёлую руку родственника со своей шеи.
В ногах у мужика стоял футляр. Панчик догадался, что это гармонь, и очень удивился, когда увидел её в руках у своего друга. Казалось, чем-то раздосадованный, тот резко натянул на плечо ремень, и, бесцеремонно отодвинув от себя Панчика, и как-то странно, лукаво поглядывая на него, стал перебирать кнопки, вспоминая игру. Это была сильно обшарпанная, но исправная, скорее всего довоенная гармонь, украшенная блестящими перламутровыми вставками. Гармонь зазвучала нежным, мелодичным, и каким-то архаичным, на подобии шарманки, звуком.
Слон играл на гармони! Это вызвало в Панчике едва ли не бурю восторга, не считая удивления. Кто-то замычал своё, но его быстро приструнили.
– Дедовску давай, – снова встрял родственник. Звали его Сергей. Слон кивнул и начал с медленного проигрыша. Его аккорды тут же подхватили два или три голоса, начав хорошо известную песню. Тут же раздался удар по столу, и все смолкли, с удивлением поглядывая на Сергея.
– Ты это брось! – обратился он к одному из солистов, – жидовское петь. Не знаешь песни, так и помалкивай. Давай Тимоня, тихонько. Я низко буду.
Слон всё это время делал проигрыш, и на удивление Панчика, запел совсем другие слова песни, первые слова которой были – «за рекой Ляо хе». Мелодию он очень хорошо знал с детства и любил подпевать, когда смотрел очередную серию по телевизору. Но этого начала он никогда не слышал. Он и сам едва не подхватил – там в дали за рекой… Но Слон пел совсем другое:
«За рекой Ляо хе загорались огни, грозно пушки в ночи грохотали,
сотня храбрых орлов из казачьих полков на Инкоу в набег поскакали»…
И то, как пел его товарищ, и как подыгрывала старая гармонь, иногда фальшивя не тем голосом, всколыхнули бурю эмоций в Панчике, словно задели за живое, в горле, сам собой, образовался ком. Панчик едва не заплакал. Он посмотрел на родственника, к которому первое время испытал отвращение; уже успевший выпить несколько стопок, раскрасневшийся от волнения Сергей мотал головой, стискивая зубы и с силой сжимая мокрые от слёз глаза. Припев подпевали тихо, никто не орал пьяной дурниной, как бывало на день рождении у тёщи, и Панчик понял, что видит нечто особенное, совсем не похожее на традиционное русское застолье. Это был именно обряд поминания, и песня собрала всех в единую семью.
К вечеру людей поубавилось, столы убрали и унесли по своим дворам. Слон предложил прогуляться по селу. За изгородями висели на длинных ногах головы ярко-жёлтых подсолнухов, слышалось петушиное пение, вдоль заборов бродили назойливые козы.