– Они оскорбили нашего императора, нашу страну… Они оскорбили лично меня! Я, конечно, развлекусь с девчонкой, но о нежных чувствах не может быть и речи.
– О, разумеется, – пробормотал Нанкенсен с оттенком превосходства в голосе.
– И с остальными я славно позабавлюсь… в подземной тюрьме Лондры. Хоукмун, граф Брасс, этот умник Ноблио, нелюдь Оладан, предатель д'Аверк – все они будут страдать много лет… клянусь Рунным Посохом!
Позади послышалось какое-то движение. В зареве пожара они увидели, как дюжина пленных афинян тащит в гору портшез, в котором развалясь сидит Шенегар Тротт – граф Суссекский.
Граф редко носил маску – он не любил этот обычай; но если того требовал этикет, то он надевал серебряную, карикатурно повторяющую черты его собственного лица. Шенегар Тротт не принадлежал ни к одному из орденов, при дворе его терпели только из-за несметного богатства и почти нечеловеческой храбрости в сражениях. Глядя на его украшенные драгоценностями одежды и ленивые телодвижения, многие думали, что граф – непроходимый тупица. Однако это впечатление было обманчивым: граф частенько давал советы императору по некоторым щекотливым вопросам и, судя по всему, пользовался доверием монарха – даже большим, нежели Мелиадус.
Шенегар Тротт, очевидно, услышал обрывок разговора и добродушно проговорил:
– Страшная клятва, барон! Вы подумали, что может произойти, если не сдержите ее?
– Не сомневайтесь, граф. Я найду их.
– Собственно, я здесь не для того. Император сгорает от нетерпения услышать из наших уст приятное известие. Известие о том, что вся Европа лежит у его ног.
– В таком случае я немедленно отправляюсь в Лондру! – вскричал Мелиадус. – Заодно встречусь с учеными чародеями и выясню, как обнаружить наших недругов. До встречи, господа!
Он сел на коня и помчался прочь.
Некоторое время соратники смотрели ему вслед, потом вновь повернулись к пожарищам.
– Его безрассудство погубит нас…
– Подумаешь! – усмехнулся граф Тротт. – Ведь вместе с нами погибнет мир…
В ответ раздался взрыв дикого хохота. Ненависть к целой Вселенной слышалась в этом безумном смехе… ибо секрет могущества Империи Мрака заключался в том, что ни к кому на свете ее властелины не испытывали теплых чувств, даже к самим себе. Всю жизнь они посвятили войне, и только в битвах, грабежах и пытках находили свое счастье…
ГЛАВА 2
ТАНЕЦ ФЛАМИНГО
На краю болота граф Брасс в задумчивости любовался стаями гигантских алых фламинго, которые кружили в небесах, на рассвете покинув свои камышовые гнезда. Графу казалось, будто фигуры их танца образуют некие прихотливые знаки, иероглифы древнего, давно забытого языка.
Граф и сам не мог понять, откуда взялась в нем эта уверенность, и все же он то и дело всматривался в очертания пейзажа вокруг, смотрел, как колышется тростник, наблюдал за полетом птиц в странной надежде, что сумеет отыскать ключ к тайнописи живой природы и наконец понять, откуда взялось это гнетущее чувство опасности, которое изо дня в день не дает ему покоя.
Солнце поднималось, заливая побережье тусклым светом.
Заслышав стук копыт, граф Брасс обернулся. Его дочь, златовласая Иссельда, мчалась к нему на белоснежном рогатом камаргском жеребце и улыбалась – словно ей была ведома тайна, которую граф тщетно пытался раскрыть. В облаке развевающихся на ветру голубых одежд она напоминала сказочную фею лагун. Брасс попытался избегнуть встречи с девушкой и пошел вдоль болота, но Иссельда уже была близко и махала ему рукой:
– Отец, ты опять поднялся ни свет ни заря…
Брасс пожал плечами и вновь повернулся к зарослям тростника, изредка бросая взгляд на птиц, – как будто пытаясь застать их врасплох и таким образом понять секрет странного, завораживающего танца.
Иссельда спешилась и встала рядом с отцом.
– Это не наши фламинго, – сказала она, – но очень похожи. А что ты там увидел?
Граф беспомощно улыбнулся, вслушиваясь в шелест крыльев над головой:
– Ничего. Где Хоукмун?
– В замке. Еще спит… Какой прекрасный восход! Граф передернул плечами.
– Ты не понимаешь… – начал он и осекся.
Он знал, что дочь никогда не сможет увидеть этот пейзаж его глазами. Как-то раз он попытался описать ей свои ощущения, однако Иссельда быстро потеряла всякий интерес к словам отца и не стала вникать в подробности. В узорах, которые мерещились ему всюду – в воде, тростниках, деревьях, в повадках животных – был скрыт смысл бытия, а она просто смотрела на новый мир и радовалась его девственной красоте. Только старый друг Брасса, философ и поэт Ноблио понимал его, но и тот считал, что дело не в пейзаже, а в самом графе.