Ворон в ответ нарисовал такую же восьмерку и не спеша поскакал навстречу хазарину. Конная сшибка на мечах или саблях не нуждалась в скорости для таранного удара копьем, и потому поединщики, играя клинками, словно нехотя сближались. Хазарин сорвал притороченный к седлу кожаный щит с железным умбоном, от которого крестом расходились широкие полосы стальных накладок, и быстро перехватил его в левую руку. Разведчик тоже закрылся щитом и, привстав на стременах, поскакал чуть быстрее, вращая меч над головой. Такая посадка давала преимущество при ударе мечом. Клинок при этом падал на врага сверху, заставляя его отклоняться назад, терять подвижность, делая более уязвимым. Но в то же время при такой атаке мечнику трудно было защитить свои ноги и удержать равновесие в случае резких движений коня. Вот этим и воспользовался хазарин. Когда кони почти сблизились и оставался всего лишь один шаг до удара стали о сталь, хазарин внезапно резко выгнулся вперед и, прикрываясь щитом, коротко и хлестко махнул саблей. Ворон знал этот выпад и, заранее предвидев его, хотел поймать хазарина на этом движении. Но враг оказался слишком проворен и ударил чуть раньше, чем разведчик ожидал. Почти у самой ноги Ворон остановил лезвие сабли своим клинком, и, продолжая начатый мах, хотел отбросить вражью сталь тяжелым мечом. Но не тут-то было; кисть хазарина моментально размякла, а сабля, как гибкий прутик, прогнулась лишь острием, готовая в любой момент распрямиться и, сорвав свой конец с дола меча, нанести новый удар. Разведчик едва успел опустить щит, как сабля опять хлестнула в ту же точку, а его меч прочертил в воздухе дугу, расходуя понапрасну страшную силу удара. Теперь всадники почти соприкасались стременами, и сабля, прижатая щитом, оказалась внизу, а меч на вымахе вылетел вверх. Не останавливая движения клинка, Ворон рубанул сверху вниз, но, моментально оценив искусство своего противника, подкрутил кистью меч, словно рисуя его острием дугу к правому боку врага. Это был его хитрейший прием, который работал всегда безошибочно. Он открыто изображал рукой прямой удар сверху, заставляя врага закрывать корпус щитом, а кисть в этот момент неожиданно докручивала острие быстрым движением в правое бедро, куда щит не доставал и где доспех обычно имел разрез для удобства ношения. Это было одно из самых уязвимых мест любого воина. Но хазарин не попался на эту уловку, сам, видно, ею пользовался. Его глаза, не отрываясь, следили за каждым движением меча, и щит вовремя дернулся вниз, упреждая удар клинка. Ворон увидел краем глаза, что прием его не проходит, когда рука с мечом еще не завершила свой мах сверху вниз. Кисть же уже развернула клинок острием вниз, там же и оказался щит хазарина, прикрыв правый бок, но открыв его лицо и плечи. Тогда Ворон ослабил хватку меча и ударил хазарина в лицо железным навершием рукоятки. Голова врага мотнулась назад и в тот же миг всадники разминулись. Разведчик, продолжая удар, подправил движение рукояти меча резко вверх, чтоб оттуда быстрым махом назад добить оглушенного хазарина. Но в то же мгновение ощутил сильнейший удар по спине. Любимый прием сабельщиков – удар вдогон чуть не стоил Ворону жизни. Нагнись он в этот момент, и не спасла бы даже кольчуга – удар стального клинка ломает спинной позвонок, как скорлупу ореха. Еще секунда – и воины окончательно разъехались. Хазарин вытирал с лица кровь, Ворон шевелил лопатками ноющей от боли спины.
– Ты, урус, очень хороший воин, – теперь уже без смеха продолжал балагурить хазарин. – Жаль будет тебя убивать.
– Ты лучше себя пожалей! – огрызнулся Ворон и снова поскакал навстречу врагу.
Вновь завертелась круговерть мелькающих клинков. С ноющим звоном сталь билась о сталь, тяжко и гулко сыпались удары в щиты. И опять всадники разошлись, и никто не смог одержать победу.
– Эй, урус, я узнал все твои удары! – скаля зубы, опять кричал хазарин. – Теперь я буду медленно убивать тебя, чтобы ты по капле терял свою жизнь и молил меня о пощаде.
Кочевник поднял вверх руки со щитом и с саблей, раскинув их, как крылья, словно хотел вместить в себя горячий степной ветер и силу неведомых темных богов.
– Ты умрешь, урус! – выдохнул хазарин, опуская руки. – Но для начала я отквитаю тебе твой дерзкий удар по лицу.
Всадники снова схлестнулись. Клинки стремительно летали, сверкая на солнце и выписывая совершенно немыслимые кренделя. Наконец воины разъехались, и по щеке Ворона из короткого косого пореза горячими каплями сочилась алая кровь. Он быстро развернул коня и снова бросился в бой, но, когда неудержимый скок коней опять развел поединщиков, на его руке, ниже локтя, там, где кончался рукав кольчуги, кровоточила неглубокая, но длинная резаная рана от острия сабли.
Ворон снова и снова скакал на врага, но каждый раз получал новую рану, а хазарин только смеялся и балагурил, уговаривая противника сдаться:
– Десять лет службы мне или смерть, храбрый урус. Неужели ты так любишь смерть? Я отучу тебя любить смерть, теперь твои раны будут сильнее и глубже, чтобы ты чувствовал, как жизнь покидает тебя.
Разведчик остановил коня, перевести дух и собраться с мыслями. Он понимал, что бьется в западне, что хитрый хазарин вынуждает его совершать ошибки, зная все его удары наперед и зная еще больше всяких приемов, чем он. Но самое скверное было то, что Ворон, перенимавший обычно с лету все уловки врага, ничего не мог взять из ударов своего страшного противника. Его меч был вдвое тяжелей и не мог учиться легким сабельным ударам кривого клинка, проскальзывающего всюду, словно змеиное жало. Но русский витязь просто не имел права умирать, он должен был одолеть!
И ведь вначале ему удалось ранить хазарина, ранить, потому что тот не знал такого удара. Значит, должен быть еще один удар, такой, который Ворон пока не знает, но обязательно должен узнать. Может, Великий Сварог пошлет ему это знание…
Когда волхв и его верный отрок вновь подошли к восточным воротам, ручеек женщин, уносивших в кувшинах воду от Перунова ключа, почти иссяк. Последний сосуд, наполненный святой влагой, мерно покачиваясь, не спеша плыл на плече пожилой горожанки. Она усталыми шагами дошла до ворот и остановилась передохнуть, поставив кувшин в припудренную пылью жухлую траву. Едва тяжкая ноша покинула ее плечи, как она, охнув, схватилась за поясницу. Видно, наклоны с тяжестью давались ей с трудом.
– Недуг мучит, – участливо посочувствовал Велегаст, останавливаясь рядом с нею.
– Который год покоя нету, – вздохнула женщина обреченно.
– Что же тебя ваш знахарь не лечит?
– Так нету у нас знахаря уж давно, – печально отвечала горожанка, поправляя на голове выцветший убрус. – Поп его греческий выгнал. Сказал, что тот смущает души людей дьявольскими волховскими зельями. Нам теперь велено по случаю болезней всяких к византийскому лекарю ходить.
– Ну и что ж, этот византиец совсем, что ли, не лечит?
– Кого лечит, а кого и нет; тут не разберешь, – снова охнула женщина. – Поп говорит, что лечение помогает только верующим, что если хворь не проходит, то виновата в этом слабость веры в Христа… А еще этот ихний лекарь больно до золота охоч, так что нам, простым людям, осталось только одно – помирать тихо да мучаться.
– Помирать, говоришь. – Велегаст сердито пристукнул посохом. – Это ты погоди, не такая судьба тебе Макошью дадена.
Услышав про богиню Макошь, женщина встрепенулась и обратила полные страдания глаза на говорившего с ней незнакомца.
– Да ты, никак, волхвом будешь, мил человек? – прошептали ее губы.
– Истинно волхвом, добрая Благовея, – улыбнулся Велегаст.
– Ты знаешь мое истинное имя? – от удивления женщина даже забыла про свою боль. – С тех пор как поп запретил нам русские имена, так почти лет двадцать никто меня так не звал.