Они дошли до литейной мастерской. Судя по красному свечению изнутри, похоже, по меньшей мере один из горнов еще горел. Сэр Мередит пинком ноги открыл дверь и влетел внутрь.
Мастерскую уже все покинули, за исключением старика Браксуса. Дородный кузнец стоял к ним спиной и не повернулся, когда топот сапог покатился эхом по мастерской. Склонившись над наковальней перед горном, он продолжал стучать по изделию, над которым работал. Расплавленный металл в открытом горне бросал на место действия зловещий оранжевый отсвет.
— Браксус. — Мередит остановился в десяти футах за спиной кузнеца, который с минуту ничего не отвечал. В конце концов он, казалось, кивнул и бережно положил молот на наковальню, прежде чем повернуться.
— Догадывался, что увижу тебя здесь.
— Ты знаешь, почему мы пришли?
— Думаю, да.
Сэр Мередит извлек свою саблю.
— Тогда ты также знаешь, что сейчас произойдет. Почему ты сделал это, старик? Зачем позволил им уйти?
Браксус нахмурился, будто не понял вопроса.
— Дело в чародейке? Она использовала против тебя заклинание? Это не изменит твоей судьбы, но может, по крайней мере, оправдать твои действия. Твое предательство. Но это может спасти твою честь.
— Честь? — Браксус расхохотался, и его смех прокатился по мастерской гулким эхом. — Тебя называют железным человеком. Я кое–что знаю о железе. Обрабатываю его уже сорок лет. Что важно помнить о железе: без разницы, сколько времени ты потратишь, стуча по нему, формуя из него что–то стоящее, — если руда плохая, то оно всегда сломается. Нельзя скрыть, что железо — плохое, как бы ни старался. То же самое — и с характером человека. Ты можешь вести себя как какой–то рыцарь, или лорд, или как там тебя называли в Низинах, носить сияющую броню, словно ты лучше всех остальных. Но внутри ты гнилой.
Сэр Мередит сощурился.
— Скажи мне, куда Йорн и чародейка повели детей.
Браксус пожал могучими плечами.
— Будь я проклят, если знаю. Но, если бы знал, не думаю, что сказал бы тебе.
Властелин Меча сделал пару шагов к кузнецу.
— Когда мы их догоним, я сам казню предателя Йорна. Мои коллеги, несомненно, воспользуются в своих интересах ситуацией, чтобы изнасиловать чародейку. Едва ли можно осуждать их за это — в конце концов, это у них в природе. Ну, а что произойдет с детьми, это решать мне. Чем больше ты упрямишься, тем суровее, боюсь, становится мое сердце.
— Это же дети, безумный ублюдок. Они невинны.
— Невинности нет. Ее нет вообще в этом мире.
Старый кузнец уставился на сэра Мередита, встретившись с ним взглядом, словно ища что–то.
— Ты не гнилой, — сказал он наконец, словно нашел подтверждение некой истине. — Ты просто сломан.
Ты сломай.
Эти слова открыли в нем черную яму, и все уродство его души с пронзительным визгом хлынуло наружу.
Он взмахнул своей блистающей саблей в то мгновение, когда Браксус потянулся к молоту, лежащему на наковальне. Кузнец — все еще сильный мужчина, но в старости стал медленным, если даже был быстрым когда–то. Сэр Мередит отсек ему руку у локтя, как только Браксус приподнял молот. Кузнец молча смотрел, как отрубленная конечность шмякнулась наземь, и молот, выпав из его пальцев, с грохотом упал на пол. Вложив в ножны саблю, Мередит схватил Браксуса за толстую шею. Он развернул кузнеца и запихнул его головой в расплавленное железо.
Красный Рейн отвернулся, и даже лицо Райдера побледнело. Браксус не издал ни звука. Он только задрожал, и через мгновение его тело обмякло.
Сэр Мередит ничего вокруг не замечал. Он вспоминал, как скользили чужие руки вниз по его штанам. Когда их стягивали с него, он пугался, не понимая, что происходит. Он не понимал, пока не стал старше, но было уже слишком поздно.
Он пытался отогнать от себя эти воспоминания. Покинув Высокие Клыки, он отправился на юг, думая, что может почувствовать себя рожденным заново в далекой стране, где никому не знакомо его лицо и неизвестно, что с ним сотворили. На некоторое время это сработало. Он стал кем–то другим.
Но в конце концов правда о его злоключениях догнала его. Она была в издевающихся усмешках придворных; в выражении лиц женщин, которые, как он понимал, трахались с ним из жалости; в темных желаниях, которые поднимались в нем последнее время и которые, в конечном счете, сыграли роль в том, что герцог объявил войну из–за грязной истории со своим внуком. Мередит горько сожалел о том, что не избавился от тела мальчишки.
Он оттащил труп Браксуса от горна. Голова кузнеца расплавилась, осталась только часть челюсти. Рыцарь выпустил труп из рук, тот рухнул на землю, а Мередит повернулся к двум королевским гвардейцам.
— Кразке нужно, чтобы те сироты вернулись в Сердечный Камень. Он обещал их Герольду. Мы будем преследовать их до края земли, если придется.
Потерпеть неудачу в этих поисках — для него не вариант. В конце концов, он тоже хочет получить обещанное.
ДВАДЦАТЬ ЧЕТЫРЕ ГОДА НАЗАД
Бродар Кейн запахнул свой плащ и наклонил голову навстречу ветру. Его волосы развевались над плечами, а он пригнулся на своей кобыле, вслушиваясь в завывание ветра в близлежащих холмах и стук лошадиных копыт по дороге, ведущей назад к Сторожевой Цитадели. Последние несколько дней стоял пронизывающий холод. Снова надвигалась зима.
Уже почти год прошел? Пропущу первую годовщину своего соединения, осознал он с сожалением. Ему захотелось повернуть назад, дернуть за поводья и помчаться во весь опор прямиком к Мхайре и своему новорожденному сыну. Долг позвал его назад в Цитадель, когда он только начинал по–настоящему узнавать своего чудесного малыша.
Он снова увидел мысленным взором лицо Магнара. У младенца — глаза Мхайры, это точно, но в то же время его сын оказался обременен отцовским носом. Чем больше он пойдет в мать, тем лучше, с насмешкой подумал Кейн.
Он старался думать только о хорошем. Всего только три года прожить в Приграничье, и он сможет вернуться к Мхайре, на сей раз — навсегда. Он станет прилежным супругом и отцом. На свое пособие построит дом где–нибудь в предместьях Восточного Сбора. Плотник из него еще тот, но найдется немало людей, которые охотно в этом ему помогут.
Кейн прославился далеко за пределами Сторожевой Цитадели. С тех пор как он пару лет назад сразил двух мерцающих демонов, у Великой Цитадели стало появляться больше юнцов, чем когда–либо, они надеялись стать такими, как Хранитель с ярко–синими глазами и мечом, который никогда его не подводил. За последние семь лет Бродар Кейн убил столько демонов, что потерял им счет, а жутких волков и троллей он косил целыми дюжинами. Справился даже с великаном, который спустился с хребта минувшей осенью.
То, что его навыки получали признание, приносило ему определенное удовлетворение. Уходя со своего поста, на котором его сменил Вражий Молот, Калгар сказал Кейну, что, хотя он необуздан и опрометчив, тренируется он усерднее, чем любой другой Хранитель. Это неослабевающая ярость Кейна заставляла его быть лучшим. Сейчас, став отцом, он научился быть немного сдержанней, подумал Бродар, или, по крайней мере, он на это надеялся.
Кейн еще думал о Магнаре, о той минуте, когда впервые взял сына на руки, когда его лошадь вдруг завизжала и дико взбрыкнула под ним. Он успел заметить оперенное древко, торчащее из бока животного, и тут же лошадь сбросила его наземь. Он грохнулся с такой силой, что все кости затрещали. Кобыла унеслась, оставив его сидящим на заднице и пялящимся в предвечернее небо.
Другая стрела просвистела на расстоянии ладони от его головы. Перекатившись, он вскочил на ноги, не обращая внимания на вспышку боли в спине. Боль — всего лишь способ, которым тело сообщает человеку, что ему нужно сосредоточиться. Теперь, когда его яростный гнев приутих, Кейн обнаружил, что на него легко нисходит холодная, как лед, ясность мышления. Так легко, что Таран и остальные стали задаваться вопросом, не лед ли в самом деле у него в жилах.
«Огонь и лед помогают выковать самые крепкие мечи». Так сказал ему однажды Браксус. Кейн иногда думал, не упустил ли его друг свое истинное призвание — стезю барда. Ведь Браке так ловко управлялся со словами и так здорово умел их подбирать.