Чуть приподняв голову, Коул уставился на трупосека.
— Почему ты приехал сюда? Это же сущий ад!
Деркин отвел глаза.
— Мне не стоит об этом говорить.
Коул вздохнул, и его голова опустилась на самодельную подушку. Его друг часами болтал обо всем на свете, но определенные темы заставляли его мгновенно умолкать. Как, например, если речь заходила его прошлом в Городе Башен.
Коул снова опустил взгляд на рану. От едкого запаха желтоватого гноя, который просачивался из живота, его чуть не стошнило.
— Это вина Темного Сына, — проговорил он со злостью, которой в себе и не подозревал. — Все это — его вина. Этого коварного ублюдка.
Коул слышал, как мама Деркина копошится в соседней комнате, неспешно готовя мазь. В этой лачуге было всего три комнаты, и Деркин отдал свою Коулу. Добрый горбун делал для Даваруса все, что было в его силах, и Коул в ответ старался выказать ему свою признательность.
— Постарайся не думать о прошлом, — мягко сказал Деркин. — Я понимаю, что ты сейчас в подавленном настроении. Но, по крайней мере, твоя лихорадка, кажется, прекратилась.
С тех пор как Белые Плащи спасли его и вытащили из ямы, Коула мучили жуткие головные боли и странные кошмары. Нереальные видения черепоголовых божеств наводняли его сны ночь за ночью, заставляя просыпаться в поту, с дико колотящимся сердцем. Он возвращался в мыслях к говорящей вороне и шаркунам, которые почему–то подчинились его командам. Наверно, они тоже были частью его лихорадочных галлюцинаций. Как они вообще могли быть реальными?
Он опустил взгляд на свои руки. Они были бледнее, чем обычно, его плоть — белая, как у личинки, как у служительниц Белой Госпожи. Какой бы ни была истинная природа яда, наполнившего жилы Даваруса, он скоро убьет его.
— Деркин… — прошептал Коул. Время пришло.
Трупосек неуклюже шагнул к нему. Возможно, это было игрой его воображения, но наряду с барабанной дробью ливня снаружи Коул слышал, как бьется сердце горбуна. Это беспрестанное биение напомнило ему о часах Гарретта. Казалось, это было целую жизнь назад.
— Да? — спросил Деркин.
Коул закрыл глаза.
— Я хочу покончить с этим.
Деркин не ответил сразу. В неожиданно наступившей тишине Коулу показалось, что он различает стук сердца матери друга в другой комнате. «Опять галлюцинации», — с горечью подумал он. У него всегда был острый слух, но ни один человек не может расслышать стук сердца сквозь стену, даже почти столь же тонкую, как пергамент.
— Деркин? — повторил Коул по–прежнему с закрытыми глазами. — Ты меня слышишь? Я сказал, что хочу умереть. Я больше не хочу страдать.
От пощечины его челюсть завибрировала, а щеку обожгла острая боль. Глаза Коула распахнулись, и потрясенный юноша в негодовании уставился на Деркина.
— О! За что это?
— Слушай сюда! — сердито воскликнул тот, потирая свои изуродованные пальцы. Похоже, от этой пощечины ему стало так же больно, как и Коулу. — Я знаю, что ты ужасно страдал в последнее время. Я слышал, что с тобой сделал Корвак.
Коул уставился в потолок и не отвечал, отчаянно мигая и надеясь, что Деркин решит, что его неожиданные слезы вызваны пощечиной, которую тот ему отвесил.
На плечо юноши опустилась уродливая рука и пожала его, утешая.
— Не позволяй им сломать тебя, — прошептал его друг. Ты сильнее их.
— Я — не сильный, — ответил Коул охрипшим голосом. — Я — никто. Обычный незаконнорожденный.
Деркин покачал головой.
— Это теперь не имеет значения. Важно не то, кем ты родился, а то, кем становишься.
— Ты не понимаешь.
— Правда? — тихо сказал Деркин. — Посмотри на меня. Я родился уродцем. Мою маму и меня отправили жить со всеми остальными нежелательными элементами. Под Телассой — целый город, который никто не видит, кроме преступников и уродов. Госпожа не хочет, чтобы такие люди, как я, портили ее совершенный рай.
Коул припомнил уроки Темного Сына в развалинах под Телассой.
— Святилище? — прошептал он. — Ты имеешь в виду, что в тех развалинах живут люди?
Деркин печально кивнул.
— Люди и другие существа. Заброшенные. Они — как люди, но… они — не все, кто там есть.
— Так вот почему ты приехал в Новую Страду, не так ли? — медленно проговорил Коул. — Чтобы сбежать из развалин. Даже это место лучше, чем то, откуда ты пришел.
— Да. По крайней мере, здесь я чего–то стою. У меня есть средства к существованию, свой дом. Я могу позаботиться о маме.
Глядя на горбуна, Коул преисполнился сочувствия. Как же трудна, должно быть, жизнь Деркина с его искривленным позвоночником, изуродованными пальцами и глазами, которые, кажется, смотрят в противоположные стороны! Сам–то он наслаждался бездельничаньем, подрастая в Сонливии, осознал юноша. Если ему чего–то хотелось, то нужно было всего лишь попросить. Серый город — суровое место для большинства, но ведь правда–то в том, что у него было привилегированное положение. Может, ему следовало быть более благодарным за те блага, которыми он пользовался. Оглядываясь назад, он понимал, что временами был эгоистом и думал только о себе. Почти всегда, если по–честному.
Редкие для него размышления о собственной сути были прерваны внезапным странным ощущением: что–то неладно. Ему понадобилось всего лишь мгновение, чтобы понять, в чем дело. Невероятным образом он ощутил биение еще одного сердца — в соседней комнате: другого, помимо стука сердца матери Деркина.
— Деркин, — тут же прошептал Коул, испытывая нарастающий страх. — Ты бы проверил, как там твоя мама.
Горбун в замешательстве сморщил лоб, но тем не менее захромал к двери и высунул голову в соседнюю комнату.
— Привет, коротышка! Корвак шлет тебе привет.
У Коула кровь застыла в жилах. Это Тесак, Осужденный, который истыкал ножом Эда так, что тот борется теперь за свою жизнь.
Сквозь шум бури, которая бушевала снаружи, прорвался негодующий вопль Деркина. Затем послышался треск ломающейся мебели, и следом наступила тишина.
— Ты меня укусил, маленькая скотина! донесся визгливый голос Тесака, полный отвращения. — Как ты смеешь кусать человека? Ты ведь мог меня заразить, наградить какой- нибудь ужасной болезнью! Что ж, можешь теперь лежать там и наблюдать — я заживо освежую твою маму. После этого я займусь твоим другом в той комнате.
Коул принялся неистово вертеть головой по сторонам в отчаянных поисках варианта для побега. На стене над его головой были ставни, которые Деркин и его мать время от времени открывали, чтобы проветрить комнату. Они были закрыты из–за кошмарной непогоды, налетевшей на Новую Страду, но если бы ему удалось подняться на ноги…
Мир вокруг поплыл, когда он попытался встать. Даварус зашатался, споткнулся о ведро с мочой, стоявшее рядом с кроватью, и почувствовал, как теплая жидкость промочила его штаны. На это ему было наплевать, он лишь ужасно боялся, как бы его не услышал Тесак.
Он открыл задвижку на ставнях и широко распахнул их. Порыв ветра тут же оросил его лицо каплями дождя. Ширины окна как раз хватало, чтобы выползти в него. Содрогаясь, он сделал вдох и приготовился выбираться.
Но всхлипывания Деркина заставили его отвлечься и прислушаться. Даварус переводил взгляд с дверного проема на окно и обратно. Прежний Коул, не колеблясь, ворвался бы в комнату и без всяких раздумий встал лицом к лицу с безумным маньяком, орудующим ножом.
Увы, он уже не тот, и, кроме того, у него нет оружия. Ему не с чем идти против Тесака. Ну разве что с ведром из–под мочи. Проклиная себя, он собрался лезть в окно.
Снаружи неожиданно донесся шум хлопающих крыльев, и на пол в комнате легла чья–то черная тень. Пораженный Коул отпрыгнул назад. Из окна на него смотрели глаза–бусинки, черные перья насквозь промокли из–за бури.
— Ты, — прошептал Коул.
Ворона села на край окна. В когтях она сжимала что–то яркое и острое, с большим рубином на эфесе…
— Проклятие Мага, — выдохнул Коул.
Ворона выпустила кинжал из когтей, и оружие со стуком упало на пол.
— Карр, — сказала ворона. Не крикнула, но сказала.