— Могу я войти? — спросила она со своим певучим тарбоннским акцентом.
Эремул осознал, что сидит и пялится на нее.
«Вот дерьмо! У меня манеры обезьяны».
— Прошу, — галантно произнес он, откатывая кресло назад с дороги и ненароком наехав на полуобглоданную кость, которую Тайро оставил на полу. Эремул простер руку, указывая на книгохранилище. — Добро пожаловать в мое скромное жилище.
Подкатив к своему письменному столу, он рывком вытянул нижний ящик.
— Кархейнское белое, — ликующе произнес он, достав оттуда бутылку.
Виноторговец на Базаре запросил целое состояние, но это — любимое вино Моники, и Полумагу хотелось попытаться произвести хорошее впечатление или, как выражаются некоторые, сделать шаг своей лучшей ногой.
— Почему ты улыбаешься? — с любопытством спросила Моника, и до Эремула дошло, что он ухмылялся собственному остроумию.
Над своими шутками обычно смеялись безумцы или, по крайней мере, нестерпимо самодовольные типы. Эремул был уверен в том, что его вполне можно отнести, по меньшей мере, к одной из этих двух групп, однако было бы уместно подержать Монику в неведении относительно его недостатков еще немного.
— Как же мне не улыбаться рядом с таким великолепием, — провозгласил он, сопротивляясь внезапному желанию врезать себе по физиономии.
К его удивлению, щеки Моники вспыхнули алым.
— Ты мне льстишь, — сказала она. — Я принесла тебе это. — Она протянула букет ярко–синих цветов экзотического вида, которых он никогда не видел прежде. — Их можно найти только в северных горах, где так холодно, что больше ничего не растет. Они могут месяцами выживать без воды, пока не завянут. Положить их здесь? — Она подошла к его столу и аккуратно положила букет.
— Э–э–э… спасибо, — сказал он, проклиная себя за то, что не украсил хотя бы немного помещение перед их совместным вечером. — Выпьешь со мной? — Он вытащил из–за стола запасной стул, который Айзек некогда держал в задней комнате.
Моника села на предложенный стул, и он налил им обоим по щедрой порции вина.
— Где твоя собака? — спросила она, поднося стакан к фиолетовым губам и тепло улыбаясь ему.
— Тайро? Я запер его в другой комнате. Он очень возбуждается, видя новые лица.
— А это легко? Обучать собаку в твоем положении?
— В моем положении?
— Я просто имела в виду… О, извини. Пожалуйста, прости меня. — Моника снова вспыхнула и опустила взгляд в бокал с вином.
— Да что там, великодушно сказал Эремул, махнув рукой. — Я просто поддразнивал. Это же, право, обычное дело, когда мужчине… э-э… нравится… женщина.
«Вот дерьмо».
— Так я тебе правлюсь? — Моника подняла взгляд от своего бокала и убрала с лица несколько прядей блестящих черных волос.
Теперь настал черед Эремула вспыхнуть. Он не знал, что и подумать.
— Я… Я высоко ценю твою дружбу, — запинаясь, закончил он.
— Да? — Моника приподняла совершенную бровь. Ее темные глаза заискрились озорством. — Друзья — это всегда хорошо. Но я надеялась, что ты можешь увидеть во мне больше, чем друга. А как я тебе нравлюсь?
Сердце Эремула застучало, как молот. Он оглянулся по сторонам в поисках того, на что можно было бы отвлечься, отчаянно надеясь, что Тайро сможет каким–то образом выбраться из задней комнаты и начать писать на некие не самые ценные литературные произведения. Все что угодно, лишь бы выйти из этого мучительного затруднения.
— Э–э–э, ну, это будет зависеть от того, как понимать это «нравлюсь». Это значит, э–э–э…
— Тс–с–с. — Моника приложила палец к его губам.
Мгновением позже она наклонилась вперед, и ее губы прижались к его губам. Он почувствовал, как ее язык проникает меж его губ, и, пораженный, просидел целую минуту, прежде чем вернул ей поцелуй, ощутив слабый привкус пряности в ее рту. Хотя глаза Моники были крепко закрыты, Эремул широко распахнул свои и чувствовал себя при этом странно отстраненным, словно был всего лишь наблюдателем происходящего исторического события. Он смотрел, как ее тонкие пальцы погладили его руку, а затем медленно отправились вниз по его одеянию, и ощутил, как его тело отвечает на это в предвкушении. Он испытывал одновременно благоговейный страх, и явное покалывающее возбуждение…
«Блин, — подумал он. — Во, блин».
Позади него раздался сильный треск, и защитные заклинания, которые охраняли книгохранилище, пришли в действие и запульсировали в его мозге. Он отстранился от Моники и повернулся, поняв и без магического «оповещения», что в здание пытаются проникнуть незваные гости. Дверь была сорвана с петель, и в помещение ворвались стражники с наведенными на него арбалетами. Моника в ужасе ахнула, именно ее очевидная тревога вырвала Эремула из оцепенения и наполнила внезапной яростью.
— Какого черта вы тут делаете? — гневно спросил он солдат в алых плащах. — Вы знаете, кто я?
— Мы знаем, — ответил самый крупный из ворвавшихся мужчин. Это был Брака, бородатый маршал Алой Стражи. Его рука, похоже, окончательно зажила, судя по арбалету, который он направил в лицо Эремулу, хотя, войдя в комнату, маршал поморщился — видно, побаливала нога после того, как он вышиб дверь. — Одно неверное движение, и мои люди тебя пристрелят. Твою женщину тоже, — добавил он, когда Эремул начал проговаривать слова заклинания, чтобы создать вокруг себя оградительный щит. Заклинание замерло на его губах, как только он осознал угрозу маршала.
— Почему? — сдавленным голосом произнес Полумаг.
Брака отступил в сторону, и между солдат протолкался оборванный старый тип, заросший седой щетиной. Это был пьяница, который толкнул его на пути к заброшенному маяку. Полумаг прищурился. Ему знакомо это лицо…
— Измена! — рявкнул главный шпион Реми, направив на него осуждающий перст. Его рука дрожала, и он икал, словно по–прежнему был наполовину пьян, но в его глазах сверкала явная угроза. — Твой заговор раскрыт, предатель!
— Заговор? О чем ты говоришь?
— Я следовал за тобой к Воронову утесу. Я знаю о твоей встрече с Лорганной.
— И что с того? До последнего времени я был свободным человеком. Быть может, половиной человека, но тем не менее свободным.
— Ты замышляешь разрушить этот город! Не пытайся этого отрицать. Я шпионил за тобой неделями по приказу Великого Регента. Доказательств более чем достаточно.
Эремул посмотрел на солдат, а затем на Монику. Она выглядела столь же потрясенной, как и он сам.
— Я пытался раскрыть природу угрозы, которую представляют собой мятежники Мелиссан, — проговорил он медленно и взвешенно. — Лорганна мне помогала. Приношу извинения, если использование магии при допросе оскорбляет твое утонченное чувство правомерности, но это едва ли делает меня предателем, намеренным разрушить город.
Реми неприятно усмехнулся.
— Ты — та еще штучка, Полумаг. Настоящая штучка.
— В этом я с тобой соглашусь. А вот другие твои заявления я нахожу оскорбительными.
Магистр информации Сонливии сделал шаг вперед и наклонился, Эремул учуял в его дыхании эль.
— Знаешь ли, она в конце концов раскололась очень легко, — злобно проворчал он.
— Кто? — рявкнул в ответ Эремул, хотя в нем зашевелился страх.
— Лорганна. Мы арестовали ее перед тем, как прийти сюда. О, ей прекрасно удалось вписаться в Совет и пользоваться преимуществами своего положения министра по связям с общественностью, чтобы провоцировать беспорядки. Делать мишенью поджогов своих же сотрудников — это было прекрасным образчиком дезориентации. Но у меня хороший нюх на крыс.
Эремулу понадобилось всего мгновение, чтобы осознать слова Реми.
— Лорганна и Мелиссан — одно и то же, — оцепенело произнес Полумаг, и это было для него как обухом по голове.
Как же он мог быть так глуп? Ловко было придумано. А он клюнул, как безмозглый кретин.
— Она уже созналась во всем. Нет смысла отрицать твою вину. Ты идешь с нами.
— И что будет? — спросил Эремул.
Моника встретила его взгляд, и осуждение в ее темных глазах делало положение неизмеримо хуже. «Я невиновен», — хотелось сказать ей Полумагу. Но в чем смысл?