— Пятеро. Был боьше. Да один сразу мертвеньким родился. Остальные так померли, в зиму.
— Ты до весны не до доживешь. Женка твоя у избешки той зимой все углы истопит, а потом в лес пойдет за дровами и не вернется. Звери задерут. Ребятишки твои в куски пойдут и на дорогах сгинут. — С холодным спокойствием произнес Радогор и взглядом придавил его к лавке. — Ты хочешь этого? Если хочешь, если не будут они приходить к тебе по ночам твоя женка с детишками. Сниму зарок. Садись и пей.
Мужик с ужасом смотрел на Радогора, валясь на лавку, а приятели смотрели теми же взглядами на него.
— Не веришь мне, поверь своим глазам. — Теперь Радогор говорил уже, с трудом сдерживая злобу. И коснулся кончиками пальцев лба. — Гляди и ничего не пропускай.
Сзади, за его спиной топтался, переминаясь с ноги на ногу, трактищик. Радогор, раздосадованный упрямством мужика, недовольно покосился на него.
— Чего тебе?
— Так, что, твоя милость, лошадей обиходил, как велено было. И зерна им засыпал полной мерой не жалеючи. И травки зеленой велел нарвать
— Спасибо, дружище. Я видел. — Просто и без тени важности, ответил Радогор. Запустил пальцы за пояс и извлек монету. — Держи. Все, что мы с собой в дорогу брали, только выбросить осталось. А ты посуши, братец, сухариков. Да окорок закопти покруче. Уезжать будем, доплачу.
— Исполню, твоя милость. — Трактирщик чуть не вдвое согнулся перед ним, увидев а ладони золотую монету. — Ноя не за этим побеспокоил господина. Его милость старшина хочет видеть.
— В дождь? — Нахмурился Радогор. — Я еще и обсохнуть не успел. И щелкнул перед глазами мужика пальцами, который се еще сидел без движения, уставясь взглядом в одну точку. — Просыпайся…
Мужик зашевелился и недоумевающе посмотрел на друзей. Которые все это время не сводили с него глаз, и повернулся к Радогору.
-Снимать зарок?
Мужик уныло уставился в пол и тяжело вздохнул.
— Значит, так понимаю, оставляю?
Вдохнул еще тяжелей.
— Твоей милости не надо ни куда ходить. Старшина сам пришел. Вон он, в углу сидит. — Трактирщик взглядом указал на самый темный угол и с надеждой заглянул в глаза Радогора.
— Виру требовать не буду. О и без того уже наказан. — Усмехнулся Радогор, угадав мысли трактирщика. — Хотя, наказан ли?
Хозяин забежал вперед и повел его между столами. И еще издалека, предупреждая, закричал.
— Сударь старшина, его милость…
— Радогор. — Подсказал он трактирщику. — В памяти еще свежа была встреча с Остромыслом.
Старшина, не медля, но и не торопясь, пподнялся навстречу Радогору.
— Здрав будь, витязь.
— И тебе не хворать, сударь. — Ответил Радогор и слегка наклонил голову, окидывая старшину с ног до головы быстрым, цепким взглядом. Не высок, но кряжист. И силен. Лицо простое, хитрить не умеет. Среди людей встретишь, и мимо пройдешь, не признаешь. И руки не господские. Темные, натруженные. Стоит перред ним в длинной, опоясанной рубахе. Верхнее платье на лавке, промокшее, лежит.
Взгляд Радогора не остался не замеченным. И он широко и открыто улыбнулся, разглядывая собственные руки.
— Ты на мои руки не гляди, витязь. — Взгляд старшины задержался на княжеской гривне. — я старшиной совсем не давно стал. Не успели руки побелеть. А до того с рыбарями ходил. И сети ставил, и невода тянул. А как прежний старшина прреставился, так люди меня выбрали. Колотом меня зовут, сударь. А ты тот Радогор, который ярла Свирепую секиру зарубил. А что княжна?
— Намаялась в седле и под дождем. А тебе откуда про княжну знать? — Радогор дернул бровью. — И про ярла…
— Трактирщик затемно прибежал ко мне. Винился за не ласковый прием, за обиду княжне. И про то, что виру ты требовать грозился. А откуда знаю? Так земля слухом полнится. Люди пересказывают, твоя милость…
— Радогор… — Подсказал он старшине, к которому начал испытывать симпатию. — Просто, Радогор. А виры требовать не буду, можешь не волноваться. Княжна Влада сама за себя постояла, сударь мой.
Колот покачал головой.
— Не из — за виры пришел к тебе, сударь Радогор. не стал бы я торговаться из — за виры с княжной из славного рода Гордичей. Другая печаль привела. — Задумался Колот и не заметил, как трактирщик поставил перед ними кувшин вина. — Вилы нас изводят! Пропадает город.
— Где их нет? Не вилы, так мавки…
— Сам знаю. — Колот не удержался от тяжелого вздоха и с отвращением отодвинул кружку, которую успел наполнить трактирщик. — Вода всякого к себе манит. А уж девиц молодых или женок непутевых и говорить не приходится. И у нас в тихом месте жила одна, от людей сторонилась. Ну, появится когда на люди, поплачет в светлую ночь. Пожалуется на свою горькую судьбу и к себе уйдет. И люди жалели ее. Иногда даже хлебца на берегу оставляли. А сейчас без числа их появилось. Да так разбушевались, рыба ушла. К берегу хоть не поодходи. Уж не плачут. Ярятся. И не манят, руки тянут, будто под воду увлечь норовят. А уж ночью в пору уши затыкать. К реке же и днем лучше не ходить.
— Я чем помогу? — радогор, не скрывая удивления, посмотрел на старшину. — Я этих вил, о которых ты речь ведешь, прежде и в глаза не видел. Мавку видел один раз. Давно, старый волхв еще жив был. Бежал от нее, себя не помня.
— Поговорил бы ты с ними, сударь Радогор. Узнал бы, что им надо, этим проклятущим вилам, от нас. — С надеждой в голосе решился Колот. — Не с просста же они на нас рассерчали? Може, по силам исполнить? Оскудеет город без рыбы. Люди побегут, страха не вынеся. Что хочешь проси, ни чего не пожалею. Только поговори с ними.
Радогор задумался, скользя взглядом по трактиру. Не заметил, как и народ собрался. Стоят поодаль до самых дверей. И за дверями тоже. С одежды вода на пол течет. С него глаз не сводят.
— А почему бы самим не попробовать? Город ваш, вам и на поклон идти. Захотят ли они меня, чужака слушать?
— Так, вилы же, твоя милость! — Вскричал старшина. — Боятся люди. Вдруг с собой потянут. И бабы наши пускать не хотят. А ну, как присушит какая? Ведь они, сударь мой, одна другой краше, на какую не глянь. Аж сердце мелкой дрожью вздрагивает. Кто же отпустит на такую беду, когда глаз отвести не можно? Да и грех на каждом. Кто глаза на чужую женку пялил, кто свою поколачивал. Да мало ли на ком, грех нельзя найти? Только соберись!
— Славно рассудил! — Раздался яростный звонкий голос.
К их столу пробиралась Влада, гневно сверкая глазами.
— Как своих, так жалко. А коли чужой, так пропадай головушка за чужие грехи. И пусть его в чернй омут кто не попадя тянет. Так ли сказала?
— Здравствуй, княжна Владислава!
Старшина поднялся с лавки и поклонился, пряча от нее свой взгляд.
— Вот, повиниться пришел перед вами за худой прием.
— Слышала уж. — В голосе ясно и внятно проглядывался, еле сдерживаемый, гнев. — И как вы так сумели вил к себе при манить? А я сплю, беды не чую. А беда, вот она, на лавке сидит и ногами побалтывает.
Казалось, скажи сейчас слово поперечное ей Колот, и в глаза вцепится.
Народ за спинами сдержанно зашумел.
— Пусть я без греха пока хожу, а захотят ли меня слушать? Не мечом же им грозить? Да и не хочу я мечом… И так настрадались, душой извелись, что в вирий для них дорогу закрыли.
— Да разве мы просим, чтобы ты им мечом грозил, твоя милость? Пусть скажут, в чем мы перед ними проступились, в чем вина наша? А дальше мы уж сами. — Заторопился Колот и повернулся к Владе. — Не утянут они его, княжна Владислава. Сила в нем необыкновенная. Передавали нам, как он град Остромыслов отстоял. И против вил устоит. А нет, так ты ему поможешь. Во с каким обломом справилась. Заметить не успели, как ты ему руку отвернула.
Старшина мотнул головой на печального мужика.
Владе последние слова Колота пришлись по душе. Но на всякий случай взяла Радогора за руку и беззлобно проворчала.
— Глаза закрыть не успеешь, как ты…
— Ладушка, люди просят. — Остановил он ее. — Помочь надо.
— Кому? Людям или вилам? — Спросила она, косясь на Колота сердитым глазом.
Радогор пожал плечами.