Но на пристань ушел. Хотел быстро обернуться, но не вышло. Закрутили, завертели дела, затянули и в воинскую избу вернулся затемно.
Ретил его глухом ворчанием. — только со зла можно было придумать для грозного зверя такое имячко, — встретил его глухим ворчанием. По виду чистый лесной зверь и в ночь должен был утянуться в лес, чтобы набить к утру брюхо, а он вытянулся у порога во всю свою не малую длину и косит на него не любезным глазом. И ворон его глаза приоткрыл. Как сел днем на колышек в стене, так и сидит. А птице ли сиднем сидеть над изголовьем? Или на стол моститься. Тут и хлеб режут и яство ставят, и ложки кладут А сгони попробуй. Не придется по нутру вещей птице и ступай следом за старостой.
Лавка пуста. Его ждет.
Охлябя и Неждан вповалку на полу спят. Размахнули руки во всю ширь и отдирают так, что небу жарко. Аж завидки берут, до чего славно спят. Хорошо еще, что потолок матерыми плахами, в пол — бревна кладен, а то бы как ветром сдуло от их молодецкого храпа. Тут же, у стены подменные вои спят и парням ни в чем не уступают. Даже глаз никто не открыл, когда он появился.
Радогор место себе в жилье с воинским припасом облюбовал.
Бэр даже пошевелиться не вздумал. Как лежал, так и лежит И головы не поднял. Де, тебе надо, ты и перешагивай сам через меня, как хочешь. А мне и так хорошо. Лежал, лежу и лежать буду.
— Ну, и как знаешь. Тебе же хуже будет, если оступлюсь.
Но не наступил. Поостерегся.
Через волок месяц рожками в избу заглядывает
— Долго ходишь, сударь Ратимир. — В дверях появился Радогор. — Я уж и ждать устал. Думал, раз отлегло, отступила боль, не придешь больше.
— Так не болит же. — Неуверенно успокоил его старшина.
— Сейчас не болит, а если завтра заболит?
— Ребят побудим. — Сам не понимая почему, начал оправдываться Ратимир. И даже руками развел, показывая, что не так уж он и виноват.
— Их теперь березовым поленом буди, не разбудишь. — Улыбнулся Радогор и подтолкнул старшину к лавке. — Или вечерять будешь прежде? А нет, так оголяйся до пояса.
Ратимир скорбно вздохнул, задрал рубаху и повалился на лавку. Радко помял ладони, чувствуя, как они наливаются теплом, сел, подвинув его к стене и медленно провел ладонями по спине вдоль позвоночника от шеи к пояснице. Потом еще раз. Чуткие и ловкие его пальцы забегали, сминая кожу. Коснулись позвоночника и Ратимир ощутил, как мурашки стаями рассыпались по всему телу, наполняя его сладостным теплом.
— Ныне спокойно спать будешь, сударь.
Радко убрал руки со спины и опустил рубаху. И вздохнул.
Ах, дедко, дедко! Ему бы только услышать той ночью его думки, глядишь бы и по иному все обернулись, если бы вместе были. Не могло не обернуться не по иному.
Утром подошел к лавке и легко тронул Ратимира за плечо.
— На столе хлеб, молоко… Неждан домой бегал. Ну, и что понравится.
Перевязь через плечо и, дожидаясь. Когда ратимир глаза откроет, в двери. Ворон, голова и шея выше лавки, заковылял по полу, стуча когтистыми лапами. Бэр, напоминая о себе, осторожно заскулил.
— Не держу. Можешь проваливать, если не стыдно с такой мордой побираться. — Проворчал на него Радогор. — Но людей не пугай, иначе в лес отправлю.
Все, что он сказал, уместилось в одном коротком сдержанном рыке. Но Ягодка уловил в нем главное, перевалился через порог и покатился к трактиру, свято веря, что уж там то ему не откажут в куске хлеба, а, может, и рыбка для него найдется.
— Не зверь лесной, а блудливая дворовая собачонка. Спит и видит, как бы что стащить.
— Молод еще… — Вступился за Ягодку Ратимир. Торопливо навалил крынку с молоком на лоб, поставил и одним духом опростал ее. — Я с тобой пойду. Позволишь?
Радогор пожал плечами.
— Отчего не позволить, если охота есть?
За городом, за крутым изломом стены, как раз под башней слышны бойкие ядреные голоса. И хохот. Десятка два воев, из тех, кому ночью стражу нести, мечут стрелы во вкопанные в землю плахи, хохоча при каждой неудаче, отпуская при этом едкие шутки.
Появление Радогора и старшины осталось не замеченным. Радогор, когда надо, умел ходить бесшумно и оставаться незаметным. Постоял, покачивая головой, и повернулся к Ратимиру.
— Как за три седьмицы научу, если простого не поймут? Я еще соплю о землю бить не научился, когда мне волхв Вран в руки лук дал. А этих не учить, заново переучивать надо.
Ратимиру были понятны его сомнения. Переделывать всегда сложнее, чем делать. К тому же чужое.
— А ты попробуй сам показать. — Посоветовал он.
Подошел к расшалившимся воям и протянул руку.
— Дай — кА, парень, и я попробую иную науку.
Охлябя, а это был он, без слов отдал ему свой лук.
— Повтори для глухих, Радогор. Как, говоришь, надо?
Так все просто, сударь Ратимир. Когда сам на стене стоишь, а снизу на приступ лезут или в поле стеной стоят, что помнить надо? Близко не подпускать и стрелой прижать, чтобы и дохнуть не могли. А потому тот, кто стрелу быстрей бросать будет. Того и сила. Я не жилу тяну, а луковище от себя гну рукой от себя. Стрела сама слетит, как пальцы отпущу. Могу раньше отпустить, могу позже… Зачем мне во всю силу гнуть, если ворог в двух десятках шагов? И вполовину натяга доспех прошьет. И если так, то сколько стрел я могу пустиь? Тут только пальцы успевай разжимать и новую стрелу на тетиву бросать. Не на охоте зверя в око выцеливать….
Говорит будто бы Ратимиру. Но глазом на воев косит и говорит так, чтобы они слышали. А пальцы же мечутся за стрелами и лук со стоном гнется под его рукой, бросая стрела в цель.
— В бою, понятное дело, не в чурку, не в доску стрелы мечешь, в человека. Можно и не угадать. Но когда стрел вдвое, в пятеро больше летит и каждая в око угодить может, не у всякого решимости хватит на встречу смерти бежать. Стрела ведь не скажет, в кого она высматривает и выцеливает.
Почти слово в слово выпалил дедкову науку. И плаху пока говорил, всю стрелами утыкал. Ни одна мимо не прошла, хотя все видели, что почти не следил, всем казалось, куда стрелу целит и куда она летит.
— А теперь сами попробуйте можете пока не спешить. Пусть руки при выкнут. Но через день за каждую потерянную стрелу бегать до реки и обратно заставлю. Сколько стрел уроните мимо, столько раз и бегать будете. Пока в чем есть, а там и в полном доспехе.
Ратимир, услышав это, даже крякну. Сурово рассудил Радогор.
— И вовсе не сурово. — пробился в сознание голос парня. — Пусть лучше от меня бегают, чем от врага. Со мной дедко Вран куда строже обходился. А это все равно, что рукой по голове погладил.
Затаил дыхание и в оба глаза уставился на Радогора. Подумал, что может ослышался? Сам так подумал. Но Радогор стоит, как ни в чем не бывало. И пристально следит за тем, как тянут длинные, обмотанные берестой боевые луки, дружинники Смура.
— Так быстрее запомнят — Уже в полный голос заметил он Ратимиру. — А иначе не наука, а забава. И бегать попривыкнут.
Понятное дело, быстрей запомнят, не мог не согласиться с ним старшина, растягивая, как учил радогор, лук Охляби. Не привычно. Но зато пальцы всегда в одном месте. Выцеливать не надо. Води луковищем и руку прями.
— И с коня за спину бить сподручней. Но лук короче должен быть. Такой мешать будет.
Снова услышал он голос Радогор .
— Встань спиной и испытай.
Испытал. Сноровки нет, но стрела сама из пальцев рвется.
Охлябя теребит старшину за рукав.
— Сударь старшина. Лук то мой. — И не сдержался, уколол. — А ну, как не угадаешь в чурку и погонит тебя Радогор до реки-
— Сбегаю…
Воины при словах Охляби сдержанно, так, чтобы не обидеть Ратимира, непотребной веселостью, заулыбались.
— И до коей поры прикажешь нам стрелы метать, сударь Радогор?
Это уж к нему Охлябя повернулся. Подумал, что и к нему с усмешкой. Заглянул в глаза. Глаза смотрели серьезно.
— Сегодня? Пока пальцы не заболят. А как попривыкнут, как огрубеют, то и дольше можно. Жизнь, Охлябя, твоя, а она чаще всего от одной стрелы зависит.