— Чем, Чайки мои, наш бордель схож с церковью?
Не дождавшись вразумительного ответа, Мадам продолжила назидательным тоном гимназической учительницы:
— И в храм и к нам мужчины ходят за тем, чего не достает им в обыденной жизни. Они как в другой мир убегают от серых будней и сварливых жен. Только в церкви они находят праздник для души, а с нами — праздник для тела. Недаром многие шлюхи умудряются стать монашками. Родство профессии и образа жизни, так сказать. Более того и в церкви и борделе мужчины исповедуются.
Это заявление вызвало шум и смешки у проституток.
— Что ржете, дуры! Получив с нами удовольствие, мужчина в глубине души осознает, что совершил грех и поэтому стремится оправдаться, если не перед богом, то пред самим собой и нами. Или ни разу не слушали мужских россказней в постели? Это самая настоящая исповедь! Один начинает ныть о своей жизни, жаловаться на жену и домочадцев, на судьбу, на работу, на весь белый свет. Другой, напротив, взахлеб рассказывает о своей семье, о том, как любит жену и детей и вообще он здесь случайно и в первый и последний раз. Третий хвастается, какой он герой и молодец. И только не вздумайте не слушать их! Вы должны терпеливо выслушивать любой бред от своих клиентов, изображать внимание и сочувствие, приласкать, прижать к груди и погладить его. Любой мужчина — это маленький капризный ребенок. Будьте ему одновременно любовницей в постеле, матерью родной и батюшкой на исповеди!
— А ведь она права! — подумала Глаша и улыбнулась, вспомнив, сколько историй ей пришлось выслушать от своих клиентов. Знала бы она, что скоро найдется мужчина, клиент, которому она сама выложит историю своей жизни, как на духу расскажет обо всем, душу вывернет наизнанку.
Глава 12. Кирилл
«Ой, по городу детинушка похаживает,
По Саратову молоденький погуливает,
Да синий бархатный кафтанчик в растопашечку таскает.
Новы козловы сапожечки на резвыхна ногах
Да бело-лайковы перчаточки на белых на руках
Черна шляпа пухова на буйной на голове…»
Жил на свете паренек. Лет эдак двадцати пяти. Жил не тужил. На гармошке играл, с девками гулял. И силой бог не обидел — лучшим молотобойцем в городе слыл, и внешностью — девчата так и льнули к красавчику. А ведь влюбился! Даром, что влюбился бы в приличную — вон сколько ходит, любая побежит — только помани пальцем. Да и перепортил он их немало. Так ведь нет! Случилась у него любовь к публичной девке. И подменили парня!
Кирюха, как звали его приятели, или Кирюша, как величали девки, был парнем простым и недалеким. «Первый парень на деревне», только в городе: модная нынче косоворотка, да начищенные до блеска яловые сапожки, залихватски заломленный набекрень картуз с торчащим из-под лакированного козырька чубом, да неизменный цветочек в лацкане пинджака. Все это великолепие подавалось вместе с обязательной тальяночкой — на выходе являлся обычный городской повеса, завзятый провинциальный сердцеед. И хоть от девок отбоя не было, Кирюша не брезговал пользоваться услугами продажной любви, дабы не напрягаться всякими ухаживаниями, благо — деньга в кармане завсегда водилась — Хозяин молотобойца ценил и не забижал — платил изрядно.
Занесла как-то нелегкая Кирилла в заведение Мадам Зи-зи, где по слухам объявилась какая-то Гимназисточка. Желающих отведать молодого тельца отбоя не было. А Кирюха что, лысый? Задумано — сделано! Девка была и впрямь хороша! Видно, что это все ей не по нраву. А Кирюха тоже не лыком шит — и то заставит сделать, и это, да еще словом поддеть, подшутить, выраженьице поострее да попохабнее ввернуть. Злость ей к лицу и для любви только слаще. Сладилось, в конце концов, и, уставший от трудов постельных, Кирилл сладко потянулся и разнежился. Время еще хватало — он предусмотрительно оплатил визит на всю ночь, хоть и втридорога было. Рядом примостилась труженица постельного дела, вроде уснула.
— Пролетарий любви! — глядя на Гимназистку, усмехнулся про себя Кирилл. — Хоть и Гимназистка, но уже Мастерица в своем блядском ремесле. Ей уже не в ученицах ходить, а самой училкой становиться. Чтобы мужиком стать — самое то, а то покупают пожухлых мегер, а потом ноют, что со сверстницами не выходит.
Тут-то и напомнила ему нелегкая о хозяйском племяше. Подрос парень, раздался в плечах, молотом машет похлеще иных, а краснеет как девица, слушая разговоры, что иной раз у них в кузне ведутся.
— Пора парню взрослеть! — решил Кирилл, вспомнив, как давеча Николка краснел и старательно отводил глаза, стараясь не смотреть на голые ноги Варвары, когда та, наклонившись в бесстыдно подоткнутом за пояс подоле, полоскала в реке белье. — Да и Ляксей Егорыч, меркую, не против будет, ему только все правильно объяснить надо. Хозяин у меня мужик башковитый, поймет, что пора парню мужиком становиться.
Не откладывая это дело в долгий ящик, Кирюха, откинув одеяло, звонко шлепнул девицу по ляжке:
— Вставай Гимназистка, дело есть.
Та встрепенулась тигрицей и так зыркнула на него своими глазищами, что Кирилл невольно залюбовался: «Хороша чертовка! Ба, да она думает, что продолжать будем».
— Не боись, девка! Будя любви на сегодня, разговор есть.
Расслабилась, небось приготовилась выслушивать разные там нюни, на которые тянет иных мужиков.
«Никак и этого потянуло на разговор за жисть». — подумала Глаша, и, вспомнив наставления Мадам, приготовилась выслушивать мужскую кобелиную исповедь: «А ведь не похож на жалобщиков, скорее любовными подвигами хвастаться будет».
— Разговор так разговор, не томи, давай излагай. — деланно лениво потянулась она. Сама же рада была, что уже не будет этой бешеной скачки, устала. Хоть и вытворял с ней этот гость всякие «художества», однако не сказать, чтобы это не понравилось, что-то затронул он в ее женском естестве.
Как начать-то? Кирилл было замялся, оказалось не совсем просто предлагать другому тело, которым сам только что обладал.
— Дружок у меня есть, молодой ищщо, зеленый совсем, однако ж прыткий. Сможешь его любви обучить, мужиком сделать?
Поникла, глаза, что искры метали, потухли. «Такова уж видно судьба — удовлетворять похотливых юнцов и их папаш». — с горечью подумала Глаша, а вслух сказала поникшим голосом:
— Отчего не смогу? Смочь все можно.
— Вот и ладненько, сговорились. — нарочисто бодрым голосом продолжил Кирилл. — Как порешаем с его братцем, извещу. Да еще и парня уговорить надо будет, а то заартачится, стыдливый он.
— А отчего с братом, у него что, родителя нет?
— Отчего, есть! Только он далече, на той стороне живет, а парнишка здесь, в городе, у братца старшого обитает. Братец его — хозяин мой — Алексей Георгиевич Заломов, значит.
По мере того как Кирилл говорил, у Глаши уже все опускалось внутри от кошмара: она с первых слов догадалась что речь идет о друге ее детства, Николке, но боялась поверить. Волна ужаса накрыла ее.
А Кирилл ничего не замечая, продолжал разглагольствовать, пока не повернув головы, не обнаружил пустую постель. Она стояла на полу на коленях, глядя на него снизу вверх умоляющими глазами:
— Только не он! Только не Николка! — отчаянно шептала девушка. — Христом богом прошу! Молю тебя! Это ж дружок мой с детства, он ничего не знает. Ничего не говори ему, не веди его сюда, умоляю. С кем угодно, только не с ним. Рабой твоей буду, все прихоти исполнять буду! Лишь бы Николка ничего не узнал.
Взгляд ее глаз, полных слез отчаяния, поразил Кирилла в самое сердце. Он утонул в бездонных глазах, с мольбой смотрящих не него. Что-то зашевелилось, до сих пор дремавшее в его душе. Однако ж подлая натура и здесь взяла верх. «Ну, попляшешь ты у меня теперь»! — с торжеством думал он, лестно было получить девку в свое полное владение: «Теперь ужжо покувыркаемся. А гаденыш — каков пострел. Тихоней прикрывается, а уже зазнобой из гулящих обзавелся». Бешеная злоба к Николке так обуяла его, что он готов был растерзать это покорное женское тельце, распластавшееся у его ног. Однако ж успокоился.