— Не боись, девка! — как можно убедительней произнес Кирилл. — Ничего-то твой хахалек не прознает. Только поласковей со мной будь, лады?
Глаша кивнула, только сочла нужным уточнить:
— Не мой он, и не хахаль, а просто друг, росли вместе, избы в селе по соседству стояли.
Да только пропустил мимо ушей Кирилл ее объяснения, гораздо важнее ему был ее утвердительный кивок.
— Значит так, через недельку я тебе зайду. И помни о том, что обещала!
Всю неделю Кирилл ходил сам не свой. Все перебирал, что новое придумать, чтобы побольнее унизить девку. Сначала кореша его спрашивали о впечатлениях от посещения Гимназистки, ибо Кирюха накануне сам растрезвонил им. Но мрачный и задумчивый, Кирилл отмалчивался, что те, в конце концов, отстали от него, решив, что ничего особенного в этой шлюхе нет. Ненависть к Николке усилилась до такой степени, что он с трудом сдерживался, чтобы не наброситься с кулаками, при одном виде паренька. А тот, как ни в чем ни бывало, после занятий заскакивал в кузню и, ничего не подозревая, старательно махал молотом. Кирилла же теперь повсюду преследовали молящие глаза Глаши. Так ничего не надумав, через неделю он вновь оказался у Гимназистки.
Помня об уговоре, та покорно разделась и легла. Преодолев непонятно откуда взявшуюся робость, Кирилл снял портки и тоже полез на кровать. Глаша ожидала всего, что угодно: издевательств, извращений, даже пыток. Однако в ту ночь ее клиент был необычно нежен. Кирилл и сам не ожидал от себя такого, он и слова то такого — нежность — не знал. Наконец, уставшие, они оба растянулись на постели. Кирилл достал папироску и закурил, требовалось обдумать то, что сейчас произошло, однако думать-то он как-то привык. Наконец, докурив, он приказал:
— Рассказывай!
Много мужских историй довелось слушать Глаше, однако никому до этого не раскрывала она свою душу, даже Зинаиде Архиповне, отрезала от себя прошлую жизнь, к которой не нет уже возврата. А тут ее понесло, выложила все как на духу. Рассказала и, доверчиво прижавшись к сильному мужскому плечу, робко взглянула в глаза Кирилла. Но не увидела в них ни лед презрения, ни пламень обжигающей ненависти, а только задумчивое сострадание. Уходя, он подарил надежду:
— Я тебя вытащу отсюда. Мы найдем способ.
С тех пор прошло уже несколько месяцев. Кирилл престал навещать девушку в этом мерзком заведении, они, хоть и редко, находили места за городом, или в дешевых гостиницах. Никаких слов любви между ними сказано не было, но оба строили планы, что уедут из города в Симбирск, или Нижний, где подальше от знакомых глаз смогут построить новую жизнь. Глаша стала еще бережливее относиться к заработанным деньгам и стремилась всерьез обучиться швейному делу.
Еле заметная складка пролегла у Кирилла между бровей. Все свободное время он остервенело махал молотом в кузне, пытаясь заработать хоть какую-то лишнюю копейку. Куда делся прежний балагур и гуляка! Он стал строже к себе и чутче к другим. Вот и сейчас идет вместе с Глашей выручать Николку, своего товарища.
Глава 13. Николка
«Потеряно все, кроме чести»
«Я убежал. О, я как брат
Обняться с бурей был бы рад!»
Несчастный Николка сидел в «кутузке» — углу полицейской части, оборудованного железными прутьями и большим амбарным замком. В голове — полное опустошение, в душе — вялая апатия. Парень еще не осознал, что сегодняшний день принес крутой разворот в его жизненном пути и возврата к прошлой жизни уже не будет, но ощущение, что произошло нечто непоправимое, лишило его жизненных сил. Когда раздались первые полицейские свистки, он, как и все школяры, бросился было наутек, движимый естественным безотчетным чувством самосохранения, но замер, наткнувшись взглядом на неподвижно распластавшуюся в пыли фигуру гимназиста. Подумав, что даже в такую минуту надо помочь товарищу, наклонился и перевернул тело. На Николку смотрели широко открытые безжизненные глаза гимназиста Левки.
— Эко его угораздило, как это он! — подумал Николка и принялся тормошить Левкино тело, пытаясь привести его в чувство. До сей поры юноше не доводилось видеть смерть так близко, и он не сразу осознал, что Левка мертв. Дальше все было как во сне: беззвучные рыданья на груди у инженера, санитары в белых халатах и грубоватые полицейские, отвозившие его в участок. Николка впал в полную прострацию и не заметил даже, как очутился в полицейском участке.
Постепенно к нему вернулась способность трезвого осмысления, и он обратил внимание, что задержанных драчунов мало помалу после составления протокола сдают на руки приехавшим родственникам и отпускают. Однако, за ним до сих пор никто не пришел, хотя брат Алешка уже наверняка знает о происшествии. Наконец, оставшись один, он, набравшись духу, решился попытать у урядника, сидевшего на месте дежурного и что-то писавшего в большой амбарной книге:
— Ваше высокоблагородие, дозвольте спросить, а когда меня отпустят?
Урядник строго взглянул на арестованного и досадливо поморщился: он не любил, когда его отвлекали ненужными вопросами.
— А когда у нас убийц домой отпускали к мамкам-папкам? Сейчас подготовим документы и утречком — пожалте в городскую тюрьму.
— Кто убийца, какой убийца? — растерянно забормотал Николка, которому показалась, что пол буквально уходит из под ног. Наконец, осознав о каком убийце идет речь, отчаянно закричал:
— Это не я! Я не убивал! Он лежал уже.
Увидев панику на лице мальчонки, урядник несколько смягчился: шутка ли в семнадцать из-за глупой драки угодить на каторгу. Да и невольная лесть мальчонки достигла цели: «высокоблагородием» назвали.
— Эх, паря! Раньше головой надо думать было. А теперь мой тебе совет: не отпирайся на суде, покайся как на духу, народ у нас жалостливый, может присяжные и сделают снисхождение. А теперь не отвлекай меня, мне еще кучу бумаг написать надо.
Сказав, он снова уткнулся в свою амбарную книгу. Видать был из тех, что выслужились из самых нижних чинов: грамотой слабо владеет, вон как старательно каждую буковку выводит.
От этих сочувственных слов парень совсем сник — такой безысходностью от них повеяло.
— Но ведь еще не все потеряно. — успокаивал он себя. — Будет еще следствие, потом суд. Надо попробовать оправдаться.
Но вскорости открылась дверь, и на пороге возник инженер собственной персоной. Воспрянувший Николка бросился к прутьям решетки, не то чтобы какая-то надежда вспыхнула в душе юноши, просто он безотчетно потянулся к знакомому лицу. Но, скользнув равнодушным взглядом по кутузке, Колоссовский прошел мимо и скрылся вместе с урядником в лабиринте комнат в глубине отделения. Это добило Николку окончательно:
— Списали! Подчистую списали.
Где-то в подсознании застряла мысль, что все уже предрешено. А еще, каков оказался гад Колоссовский. Давеча сидел, рассуждал о чести, а как до дела дошло — первый открестился.
Разговор вышел несколько дней назад. Николка, только что вернувшийся с занятий, рассчитывал улизнуть с обеда и перед сходкой реалистов успеть заскочить к Наташе. Однако не получилось — брат на обед явился с инженером, и Катерина Евграфовна, не слушая никаких возражений, усадила юношу за стол. Сама же не села — не любила есть за одним столом — а по-бабьи сложив руки на животе стояла подле и смотрела на обедающих мужчин. Любила она это дело — кормить мужскую породу, вид с аппетитом жующих мужчин умилял ее. Вот и сейчас — три здоровых мужских особи, энергично двигая челюстями, уминали ее стряпню. Один — здоровый увалень похожий на медведя — ее муж Алеша, другой — наливающийся силой как молодильное яблоко отрок — мужнин брат Николка, третий — стройный и поджарый, но сильный — инженер, друг и партнер мужа.