Вот ведь черт, а ведь Колоссовский оказался прав! Если поначалу ненависть к убийце прямо-таки лилась из газет, то постепенно она сменилась завуалированными, а то и плохо прикрытыми насмешками над полицией, которую обвел вокруг пальца простой подросток. Газеты смаковали все детали побега, описывая простофильство властей сочно и со вкусом, а в отношении Николки отделывались сухими дежурными фразами осуждения, а между строк сквозило восхищение его молодецкой удалью.
— Журналюги — ушлые ребята, нос по ветру держат. — объяснял сие явление господин инженер. — А в городе над полицией едва ли не в открытую смеются и издеваются.
С девушками, которым парень был представлен как племянник хозяйки из глухой деревни, у Николки установились доверительные и вполне приятельские отношения. Проститутки видели в нем своего младшего братика, или меньшого друга, и многие были бы не прочь приголубить парня доступным им способом, но он только краснел и старательно делал вид, что не понимает их прозрачные намеки. Вообще, шкала ценностей Николки изменилась, произошел целый переворот в сознании. Проститутки в его глазах стали выглядеть жертвами существующего порядка вещей и вызывать скорее не осуждение и презрение, а сострадание. До сего времени Николка жил в мире, окрашенном в розовые тона. Теперь ему открылась изнанка действительности, где все эти чопорные и важные днем господа, предстают вечером перед ним совсем в ином свете. Доводилось видеть как купчики заставляли девиц танцевать обнаженными по битому стеклу, кидая под ноги купюры, один раз, против установленных правил, он вынужден был вмешаться и повышвыривал из борделя загулявшую пьяную матросню, вздумавшую тушить папиросы о девичьи тала. Приходилось выслушивать жалобы барышень на побои от клиентов, при чем, рассказывая, они, ничуть не смущаясь, оголяли своё тело, показывая побои. Особое бешенство вызывало у Николки, когда он знал, что Глаша, одевшись в гимназическую форму, принимала клиента. Для парня это воспринималось сродни кощунству. Он не мог не представлять на месте Глаши Наташку, его Наталку. Становилось больно. Требовалось поговорить, но, несмотря на ту степень откровенности, которая установилась между друзьями, Николка все никак не мог решиться на разговор.
Был один из теплых субботних майских дней. Несмотря на открытые окна, в доме было нестерпимо душно, поэтому Глаша и пришедший к ней Кирилл залезли в Николкино укрытие за поленницей. Вся троица расселась на ярко-зеленой молодой травке, ковром покрывший весь двор. Откупорили захваченную с собой бутылочку вина, перекусили. Глаша, определив под себя сухое полено, ловко орудуя иглой с ниткой, что-то сосредоточенно мастерила, напевая при этом. Мужчины, разлегшись прямо на траве, лениво играли в карты, пока не надоело и это. Выпили еще. Глаша не пила — ей предстояла «ночная работа». Кирилл лег навзничь и, надвинув на глаза свой картуз, задремал. Николка, лежа на животе, взял сухой прошлогодний стебель и преградил им дорогу муравью, куда-то быстро бегущему по каким-то муравьиным делам. Муравей на своих шести ножках, отчаянно пытался вырваться из западни, менял направления, но каждый раз сухой стебелек преграждал ему дорогу и бесцеремонно отбрасывал назад. В конце концов, Николке надоело гонять муравья, и когда в очередной раз мурашка, исхитрившись, преодолел препятствие, он не стал возвращать свою жертву назад. Он взглянул на Глашу, спокойно орудующую иглой, и вспомнил, что сегодня ей предстоит прогулка на острова с компанией молодых оболтусов.
— Как ты так? — спросил он, посмотрев на Кирилла. — Как такое терпишь?
Тот, словно и не спал вовсе, приподнял голову и пристально посмотрел на юношу.
— Как-то так! — отвечал неопределенно. — А что остается?
— Ну-у-у, не знаю, но я бы не смог смириться, если бы моя невеста проституткой стала!
— Постой, паря, не перегибай. Это не я определил Глашу в проститутки, а познакомился с ней, когда она уже занималась этим делом.
— Действительно, я об этом не подумал.
— Да и что ты вообще о жизни знаешь! Не в обиду будь молвлено, но пока в житейском плане ты сосунок. Странная штука эта любовь, я об этом не подозревал раньше, если любишь — и не такое вытерпишь. И что я должен был ей сказать? Пошли мол, Глаша отседова, неча заниматься этим делом? Куда? В мою каморку с кроватью и одним стулом, со старухой хозяйкой, похожей на Бабу-Ягу? Что я могу ей предложить? То-то же!
— Постой, милый! — вмешалась в разговор Глаша. — Ты мне и не предлагал ничего такого. Да я в землянке готова жить с любимым человеком, лишь бы уйти от этого кошмара.
— Знаем, знаем — «с милым и в шалаше рай»! Это ты сейчас так говоришь, живя в достатке, ну если и не в достатке, то хотя бы в сытости. А что запоешь в крохотной комнатушке с клопами и тараканами, когда жрать нечего будет. Да и что говорить, если мы даже на отступные для Мадам не собрали?
— Я и не подозревал, что еще Зинаиде Архиповне платить надо. — удивился Николка.
— Она хорошая женщина, но просто так отпустить не может, — объяснила Глаша. — Иначе она разориться. Пока на мое место найдется кто-нибудь. Заведение должно приносить доход.
— Вот видишь! Все не так просто. — вставил свое и Кирилл. — Только и остается, что терпеть, копить деньги, чтобы изменить жизнь.
— А если менять не свою жизнь, а жизнь общества? — вскинулся Николка.
— Как это так?
— Дурно устроена наша жизнь, если девицы вынуждены зарабатывать своим телом, если до сих пор есть быдло и господа, если одни живут в сытости и довольстве, а другие голодают. Может это не свою жизнь надо менять, а жизнь всего общества?
Глаша серьезно посмотрела на юношу:
— Я думаю над этим.
— О! Да вы я смотрю, революционеры, социалисты. — ехидно сказал Кирилл. — С такими-то мыслями — прямиком к Колоссовскому. А если без дураков, то ты, Николка, конечно же, прав.
— А я то, дурак, даже как-то поссорился с Наталкой из-за этого. Она тоже все о революции твердила, а я все высмеял.
— Думаешь о ней? — спросила Глаша сочувственно.
Николка понуро кивнул.
Мысли о Наталке все не отпускали. Расстались плохо. Поверила ли она наветам? Наконец, стало невмоготу.
— Сходи к Наталке, весточку отнеси. — попросил он как-то Глашу.
Согласие ей далось с трудом. На листке бумаги Николка нацарапал:
«Если веришь — приди! Николка».
Часть четвертая. Изгой
Глава 12. Наталка
«Мир жаждет откровений,
таких, на грани взрыва,
когда принять -
что в новую религию податься,
когда принять
есть просто полюбить:
так полно, безоглядно,
по-детски в обожаньи замирая
от ощущения движенья бытия.».
Выпроводив Сеньку, Наталка улыбнулась и вздохнула полной грудью. Настроение было преотличнейшее. Минул кошмар последних дней, когда буквально кожей ощущала атмосферу травли, разлившуюся по городу. Ей даже в гимназии особо ретивые «подруги» во главе с Софочкой пытались устроить бойкот за дружбу с «убийцей», который, впрочем, быстро сошел на нет. За веселый нрав, сердечное и ровное отношение ко всем гимназистки любили Натали настолько, насколько недолюбливали Софу за ее высокомерие и неуживчивость. Однажды, возвращаясь домой с занятий, Наталка столкнулась с Егором Никитичем, отцом Николки, который оббивал пороги городского начальства, пытаясь добиться снисхождения для беглеца. Девушку поразил его вид, горе превратило крепкого шестидесятилетнего пожилого мужчину в белого как лунь дряхлого старика.
— Георгий Никитович, здравствуйте! — как можно громче и звонче попыталась поприветствовать отца Николки девушка.
Он поднял глаза и некоторое время смотрел не узнавая, наконец, рот старика расплылся в скорбной улыбке.
— Здравствуй, дочка, здравствуй! — стал рассказывать Егор Никитич о своих бедах. — Вот хожу, в ножки кланяюсь, да не хотят принимать, словно мальчонку уже приговорили. Вишь, как-получилось-то!