Но не на того напал бедный Дмитрий Сергеевич, взгромоздился невзначай на любимый Николкин конек, где переспорить его было трудно. Юноша просто, не стал возражать, а стал просто загибать пальцы:
— Капитан Глобято изобрел миномет — раз, трехлинейка Мосина — самое дальнобойное и мощное оружие в своем классе — два, эсминец «Новик» — самый быстроходный корабль — три, инженер Сикорский из Киева строит четырехмоторные аэропланы «Илья Муромец» — четыре, а в Риге собирают «Руссо Балт» — наши автомобили — пять. Еще продолжать? — и Николка поднял над столом сжатый кулак. — Нам будет, чем ответить!
— А тыл, а разгильдяйство чиновников, а неразбериха в правительственных учреждениях, а слабая дорожная сеть, — не сдавался доктор, — А чьи двигатели установлены на твоих аэропланах и автомобилях? Уж не немецкие ли? — и торжествующе. — Определенно нам накостыляют, да это и хорошо, падет старая власть, управление Россией перейдет к нам — ответственному правительству, которое пойдет в ученики к европейцам.
— Какое такое ответственное правительство?
— К нам — русским интеллигентам — западникам, мыслящим людям, либералам.
Николка аж скривился:
— А с чего вы взяли, что мужик, сделав революцию, кинется вас на свою шею сажать. Заполыхают усадьбы и города, а вас перережут, кто сбежать не смог. Я — сам мужик, я знаю. Царя скидывать никто не собирается! Вас — да! Государя — нет!
— Рабская психология, батенька, рабская… Все — от многовекового рабства русского крестьянина и от особого склада славянской психологии. Наш брат славянин как был рабом, так и останется. Недаром в латинских языках эти слова — синонимы. Мы и воевать-то хорошо можем только за господ своих. Сербы вон как в Ангорской битве доблестно за турок сражались, что самого Тамерлана, едва не разбили.
Услышав знакомое имя, Николка и Наталка переглянулись, встрепенулись.
— Как? — воскликнула Наталка.
— Откуда известно? — спросил Николка.
— Невежливо-с, молодые люди, перебивать-с! Ну да ладно, скажу. Приятель мой — любитель древностей, это вам к нему, он тоже, как и вы, славянофил и панславист, Яблоков. Он в реальном служит директором. — при этом Дмитрий Сергеевич многозначительно посмотрел на Николку, словно говоря: «Я, брат, все про тебя знаю: кто ты есть и где обитаешь. Но не скажу, ибо с властями дело иметь — недостойное занятие для интеллигентного человека».
— Славяне — стихия, германцы — порядок! Славянин — порыв, германец — расчет! Славянский дух — чувство, германский — разум! — продолжал свои филослфствования доктор, не замечая, что его болтовню никто, кроме Клавдии, больше не слышит.
Наталка и Николка в тот момент были похожи на взявших след борзых. Появилась ниточка, которая может приблизить к тайне Меча Тамерлана, ведь верить в логику Колоссовского ой как не хотелось. Упускать шанс еще что-нибудь узнать о событиях Ангорской битвы было нельзя, но выпроводить старого болтуна было непросто. Наконец затемно он наговорился и, повторив напоследок наставления по лечению больных, удалился.
— Пора и нам честь знать. — начал раскланиваться Николка, втихомолку условившись с Наталкой о визите к Максиму Фроловичу.
— Клавдия Игоревна, можно завтра будет прийти проведать больного? — осторожно поинтересовалась Глаша.
— Конечно приходи, доченька. — забинтованная головка, вдруг ставшая совсем маленькой, создавала ощущение хрупкости и беззащитности девушки. И старая дева начала испытывать к ней прямо таки материнскую нежность. — Мы с Наташенькой всегда рады тебе. — И тут же спохватилась. — А куда ты собралась, на ночь-то глядя? Переночуешь у нас, места хватит.
Глаше, окунувшейся в уют домашнего очага, была нестерпима сама мысль о возвращении в бордель. Поэтому надо бежать, бежать поскорее от этих милых людей и их семейного гнездышка, иначе расслабишься, раскиснешь.
— Не могу я. Надо идти.
— А где ты живешь?
Николка понял, что еще немного — и Глаша разрыдается, поэтому надо прийти на помощь.
— Я, тетушка, знаю. Я проведу ее.
— Вот и хорошо. — Клавдия сразу угомонилась и тепло распрощалась с девушкой и почти по-дружески — с Николкой.
Ребята были уже на пороге, когда раздался окрик Натальи:
— Глаша? — та недоуменно вскинула взгляд на подругу. — А платье?
Только сейчас все обратили внимание на потрепанный Глашин вид: действительно, в таком наряде идти было нельзя. Наталка порылась в своем гардеробе и, хоть небогат он был, подобрала кое-что приличное для подруги. А пока та переодевалась, все пыталась поймать ее взгляд:
— Что-то не так?
— Тебе хорошо — ты дома. А мне еще с Зинаидой Архиповной объясняться.
— Да, дела…
— Вид у меня теперь нетоварный, работать пока не смогу, а это убытки.
— Ничего, не съест же она тебя, тем более что доктор сказал, что это ненадолго — всего дня на три. Хоть отдохнешь немного от этих кобелей.
— Разве что так! — Глаша, наконец, улыбнулась.
Разговор с Мамкой вышел действительно тяжелым. Зинаида Архиповна, глядя на перебинтованные руки Николки и бинты на Глашиной головке, дала волю раздражению и грозила всякими карами. Глаше пообещала взыскать неустойку, а Николке — пожаловаться Колоссовскому и брату. Лишь выговорившись, сменила гнев на милость и даже расщедрилась и предоставила девушке отпуск на три дня, для приведения себя в порядок. А вот брату и снохе пожаловалась, и Николка получил от них нагоняй. На его счастье Колоссовский был в командировке, а то пожаловалась бы и ему. А пока Глаша получила свободное время, которым она воспользовалась — работала сиделкой у раненого Кирилла. Медицинский патронаж у нее получался так, что девушка удостоилась лестного отзыва даже от такого брюзги, как доктор Белавин. Правда похвала в его устах была своеобразной:
— Ловко, весьма ловко. Вот так бы и работали, сударыня, сестрой милосердия. Это вам не Гимназисткой с мужиками скакать. Всё лучше.
Как он и обещал, ровно через три дня были сняты повязки и на месте царапин остались лишь нежно-розовые полоски молодой кожи. Незапланированный отдых закончился и события помчались галопом.
Глава 13. Яблоков
«Материя, существуй, ибо что же другое бессмертно!
Вы ждали, безгласные лики, вы ждёте, всегда прекрасны,
И мы принимаем вас, не колеблясь, мы жаждли вас, неизменно,
А вы не отринете нас, не затаитесь,
Вы — наша помощь во всем, мы вас не отвергенм — мы вас утверждаем в себе,
Мы вас не исследуем, нет!
Мы просто вас любим — ибо вы совершенны.
Вы отдаете лепту вечности,
И — велики ли вы или малы — вы отдаёте лепту душе.».
Когда в прихожей раздался звон колокольчика, Маргарита Павловна поневоле чертыхнулась: Мария, прислуга, еще не вернулась с рынка, а самой идти открывать ой как не хотелось. В свои сорок с гаком она ясно осознавала, что в ней мало что осталось от двадцатилетней восторженной курсистки, по уши влюбившейся в будущее светило, как она тогда думала, отечественной науки. И лицо не то, и фигура — еле в дверь влазит. Да и «светило», хоть и остался таким же стройным кузнечиком как был, однако эпоху в лингвистике не совершил, а прозябает в периферийном городишке в должности директора училища. До генерала, правда, дослужился. Детей нет, известности — тоже, зато осталось нечто иное, несравненно более ценное: из отношения не подверглись ржавчиной времени, а остались такими же нежными и уважительными друг к другу, как и двадцать лет назад.
Колокольчик снова подал звук, на сей раз более требовательно, и, вздохнув, хозяйка дома двинулась в сторону входной двери.
— Душенька, мне показалось, что кто-то пришел. — подал голос Максим Фролович из своего кабинета. Он с раннего утра засел за статью, и отрывать его от работы не полагалось.