Извозчик, плут, видя в своих седоках унылых провинциалов, выехав с Каланчевской площади[45], нарочно повез их не по Сретенке, или на худой конец по Моховой и Охотному ряду, а по кружной дороге. «Хоть Москву посмотрят, да и я в накладе не останусь!» — здраво рассудил он. Пролетка через Армянский переулок свернула с Мясницкой на Маросейку. Далее мимо храма Ильи Пророка, что на Ильинке, он выкатил на Красную площадь. Древний Кремль встретил приезжих во всем своем великолепии. Словно тысячелетняя Империя своими кремлевскими стенами, храмами и башнями, вместе со всем, собравшимся в тот час на Красной площади московским людом[46], приветствовала своих гостей с далекой волжской кручи.
Немало времени потолкавшись в сутолоке пролеток, телег, фаэтонов и авто и вдоволь поругавшись с такими же возницами и франтоватыми шофёрами в кожанках и крагах, извозчик, наконец, через Моисеевскую площадь, выехал на Тверскую улицу. По широкой Тверской он прокатил пассажиров лихачом. Только и пролетали мимо них доходные дома и ресторации, гостиницы и магазины. Бульвар, куда они вскоре свернули, напротив, встретил их мягким шелестом деревьев и почти лесной прохладой. Здесь, в лабиринте кривых улочек, тиши переулков начиналось царство дворянских особняков. Возле внушительного четырехэтажного доходного дома, знаменитой Романовки, пролетка свернула на Воскресенку, где и был конец их путешествия[47].
— Все, барин, приехали! — заявил возница, затормозив коляску возле небольшого, старенького, но уютно расположенного особнячка в стиле ампир, модном в начале девятнадцатого века.
Наталка с замиранием сердца смотрела на дом. Как же она могла его забыть! Ведь здесь она родилась, здесь прошли первые три года ее жизни. Пока был дед, он старался хоть раз в год привезти ее сюда. Однако не только ее охватило волнение при виде их московского гнезда. Александр Олегович тихо подошел к дому, погладил его шершавую стену, постоял, задумавшись, вспоминая.
— Слава Господу! Доехали! — шумно выдохнула, перекрестившись, Наташина мама, подошла к мужу и встала рядом с ним.
А тот от волнения поначалу не мог сделать и шагу. Наконец успокоившись, он достал ключ и подошел к двери. Однако дверь оказалась опечатанной и на замочной скважине висела наклеенная бумага, на которой красовалась большая сургучная печать…
Воинов, держа в руке ключ, беспомощно оглянулся на домочадцев.
— И что делать? — растерянно спросил он.
Ответом было молчание. В это время из подворотни соседнего дома выкатился дворник в сером фартуке и с метлой в руке и стал как-то слишком подозрительно смотреть на нежданных гостей. Наконец лицо его разгладилось:
— Ба, никак молодой барин приехали!
— Ахметка, ты? — не веря своему счастью, заулыбался Александр Олегович.
— Я, Ваша благородь, я! — затараторил Ахмет, смешно коверкая язык. — Почитай три года за Вашим домом приглядываю. Не извольте беспокоиться — там все в порядке.
Поняв намек, Воинов положил монету в подобострастно подставленную руку:
— Это тебе за труды твои.
— Премного благодарен, барин!
— А что, милейший, — уже осваиваясь, снисходительным тоном осведомился Александр Олегович, — Я могу открыть дверь?
— Никак нельзя! Господин барон приказывали — только с его разрешения. Так что, увольте, но открыть никак невозможно. — проговорил Ахмет — Иуда, только что не побрезговавшей мздой. При этом хитрый татарин как-бы невзначай теребил висевшим у него на шее свистком.
Попавши впросак Воинов-отец замер, будто молнией пораженный. Что дальше делать он решительно не представлял. Особенно досадно было красноречивое молчание его женщин, растерянно стоявших в стороне. Именно в это время, словно чтобы выручить его из тупика, к дому подъехала коляска с вещами и Тихонычем. Облегченно вздохнув, Александр Олегович принялся деятельно руководить разгрузкой вещей. Впрочем, руководство заключалось в том, что он суетился, бегал вокруг коляски, давал ненужные советы, в то время как старик-слуга спускал на мостовую бесчисленные чемоданы, баулы, узлы и корзины. Услужливый Ахметка (вот мерзавец!), снова став сама подобострастность, словно и не грозил только что полицией, принялся ловко и сноровисто помогать в разгрузке багажа, предварительно не забыв сердечно облобызать своего старого приятеля Тихоныча.
— Мам, я зачем папа вещи спускает, а вдруг нам не откроют? Их же в гостиницу тогда вести придеться. — тихонько спросила дочка маму.
— Как не откроют? Обязательно откроют! — как-то неуверенно, лишь бы успокоить Наталку, сказала Екатерина Михайловна. — Господин Штоц же обещал.
Как будто услышав слова Воиновой-матери, к особняку подъехало ландо[48], из которого выкатился невысокий кругленький человек с пышными рыжими усами — герр фон Штоц собственной персоной.
— Прошу просчения, прошу просчения! — два раза повторил он. — Торопилься, как мог.
И, подойдя к дверям, принялся ловко срывать печати. Обрадованная Наталка оглянулась на мать, и была неприятно удивлена, увидев полный восхищения и обожания взгляд Екатерины Михайловны, устремленный на барона.
Вихрем Наталка бегала по комнатам старого особняка, заново открывая его. Это был обычный деревянный дом в неоклассическом стиле, коих немало было возведено в Москве после знаменитого наполеоновского пожара. Сразу после входа, украшенного ротондой с колоннами, начиналась огромная зала с высокими потолками. Слева и справа от залы отходили крылья здания, в которых ютились комнатушки, Зала была увенчана куполом, поэтому второй этаж был надстроен лишь над боковыми крыльями особняка. Боковые коридоры первого этажа заканчивались выходом непосредственно в зал, а коридоры второго этажа сообщались открытой галереей, проходящей у задней стены залы.
Обежав весь дом, Наташка устремилась к двери чёрного входа, располагавшегося вглавной зале в аккурат напротив парадного крыльца, и выбежала во двор особняка. На миг задержалась на крыльце, подставив своё лицо утренним лучам, и побежала вглубь двора, к заброшенному яблоневому саду. Старый сад встретил девушку сыростью прошлогодней листвы, запахом гнили и раскидистыми, цепляющими за одежду и лицо ветвями и сучьями. За кронами деревьев едва угадывался восьмерик, увенчанный луковкой с крестом. Когда Москва только отстраивалась после наполеоновского пожара, предки Наташи поставили у себя в саду храм святого Георгия в честь вызволения державы от супостата и благополучного возвращения домой героя-орденоносца генерала Георгия Воинова. Генерал был личностью в семье легендарной, Жорж как звали его близкие и домашние, храбро бился у Бородино, прошел пешком со своим полком всю Европу, закончив ратную биографию в оккупированном Париже. После возвращения из заграничного похода весь израненный, но живой генерал остепенился, вышел в отставку, осел в фамильном гнезде и зажил жизнью волжского помещика. Женился на пышущей здоровьем дочке симбирского помещика, которая принесла ему цветник из пяти очаровательных, кровь с молоком, дочек. Заботы о приданном, об обеспечении будущего дочурок изрядно подточили финансовые возможности рода Воиновых. На склоне лет неожиданно жена одарила Жоржа наследником, чему тот был несказанно рад. От его единственного сына, Игоря Юрьевича, протянулась ниточка к Олегу Игоревичу, деду Наташи.
46
«вместе со всем, собравшимся в тот час на Красной площади московским людом» — в начале двадцатого века Красная площадь была доступной для пешеходов и транспорта, по ней даже проходили трамвайные пути.
47
Моисеевская площадь — ныне Манежная, Бульвар — ныне Тверской бульвар, Воскресенская улица, или Воскресенка — ныне Малая Бронная.
48
Ландо — четырёхместная повозка со складывающейся вперёд и назад крышей. От немецкого города Ландау, где они впервые появились в XVII веке.