— Красноречив ты, Андрол, этого не отнять у тебя, но все же наследника, который родится от этой молодой красавицы, мечтал бы я сам и воспитать, а вот боюсь, не успею. Да и к чему теперь производить на свет наследника, когда вновь появился на нашей земле столь любимый мною племянник — прекрасный юноша Тристан. Разве он не достоин сделаться преемником моим во всем?
Ну наконец-то! Этого и ждал Андрол. Ему было очень важно, чтобы Марк сам первым произнес проклятое имя Тристана Лотианского.
— Тебе решать, мой король, тебе одному, — произнес Андрол скорбно, как бы и не надеясь, что дядя примет во внимание его дальнейшие рассуждения, — но все же выслушай, пожалуйста, какие мысли приходят в голову мне и моим друзьям — верным ленникам твоим, славным рыцарям Гинеколу, Гордону и Денейлону
— Что ж, говорите, — разрешил король Марк.
— Помнишь ли ты, каким странным образом появился у нас в Корнуолле твой племянник Тристан? Охотники встретили его в лесу, и никто никогда после не видел той лодки, на которой, как он сам рассказывает, довелось ему добраться до наших берегов, когда пираты отпустили его. Да были ли вообще эти пираты и эта лодка? А сколько иноземных языков знает твой племянник, какие страшные, поистине дьявольские слова срываются иногда с уст его! Таких слов не только не знают, но и произнести не могут порою лучшие из наших толмачей и мудрецов. А как он свежевал оленя! Ты уверен, что этому учат в Лотиане? Да и Тристан проговорился тогда — Эдвард помнит — ссылался на какую-то неведомую горную страну на Востоке. А каким немыслимым способом обучил он людей ловить рыбу! Это ты помнишь, Марк? Даже собака его с богомерзким именем Луша ведет себя не так, как все другие псы. Арфа его заговорена — обычный инструмент не смог бы издавать подобных звуков. А какую жуткую фигуру сотворил он из обычной и всем известной роты — мне смотреть на нее страшно, не то что слушать…
Андрол выдохся вдруг, и тут же возмущенный монолог его подхватил Гордон:
— Ну а как он подражает птицам! Уж не птица ли он сам в душе? Уж не грифон ли огнедышащий в него вселился?
— Не увлекайся, барон! Уж не зависть ли это говорит в тебе? — передразнил Марк. — Ведь у моего любимого племянника действительно много редких талантов.
— Талантов?! — возмутился Денейлон. — Да разве ж это таланты! Это же сплошное колдовство. Ну скажи, мой король, как мог он одержать победу над Моральтом? Только силою магии. Почему так легко согласился Тристан на этот поединок без свидетелей? Ну и наконец, как мог он один, без руля и ветрил, переплыть Ирландское море, не умереть в дороге от ран, от голода и жажды, не пасть жертвою мстительных врагов своих и наших? Воистину он просто колдун, а вовсе не племянник твой, Марк, и покорил он тебя своими адскими чарами.
— Боже! Что говоришь ты такое?! — Король Марк начал сердиться. — Как же не племянник он мне, когда узнали его и Рояль, и Курнебрал, а Рояль камень мой собственный показал, тот самый, подарочный…
— Они не узнали его, — проговорил вдруг совсем уж странные слова Гинекол. — Они тоже были околдованы. Я видел их глаза в тот момент, я помню.
— О, мой Бог, рожденный в Вифлееме непорочною девой! — воскликнул Марк уже не столько сердито, сколько испуганно. — Что я вижу?! Зависть и злоба совсем лишили вас разума, дети мои. Нет, не откажусь я от племянника моего Тристана, не надейтесь. Не считаю и не буду считать его колдуном. А сейчас лучше идите, пока я не приказал вас выгнать из моего замка.
Бароны, подчинившись голосу разума, повернулись и ушли, но зерно сомнения заронили они в душу короля. И конечно, еще не раз возвращался он сам к обсуждению больного вопроса. И Андрол все уговаривал, все уговаривал его, а с другой стороны эти четверо привлекали на свою сторону всех прочих вассалов Марка, подговаривали их как бы между прочим советовать королю все время одно и то же — жениться, иначе-де не будет ему доверия при дворе, а если все бароны от короля отвернутся разом, то какой же он после этого король? Чем владеть будет? Только собственным замком Тинтайоль? Ну и начнется война между замками Корнуолла, да и других земель, принадлежащих сегодня Марку. Междоусобица, распри, беда. Кровь и огонь, мор и голод.
Не понравились Марку такие разговоры и позвал он к себе тогда Тристана.
— Мальчик мой, — сказал немолодой король, — нет у меня детей, и ты знаешь, что люблю я как сына одного лишь тебя. А я в свой черед не сомневаюсь, что и ты меня любишь как отца, то есть совершенно бескорыстно. Вот только люди говорят, что неправда это. Что ты, Тристан, ждешь не дождешься смерти моей, чтобы получить в наследство все земли, все золото, все замки мои, корабли и вассалов.
— Ты знаешь, мой король, что это ложь. Люди многое говорят понапрасну, когда дурные чувства движут ими, но чтобы люди не говорили зря и чтобы нам всем спокойнее было, посоветую я тебе, Марк: женись, действительно женись. И пусть все знают, что именно я хотел этого.
— Нет предела твоему благородству, мой мальчик. Однако на ком же жениться мне?.. Впрочем, дай мне день, и я объявлю.
Весь Тинтайоль провел эти сутки в тревожном ожидании. Минула ночь, настало утро, день прошел, и снова был вечер. И сильнее других, не находя себе места, переживали заговорщики — четверо коварных баронов. Они уже чувствовали, что злой лотианский колдун, как звали они меж собою Тристана, вновь проведет их, только пока не могли понять, каким же образом.
А Тристан удалился к себе, в небольшую комнату рядом с королевскими покоями, и долго сидел там у окна в печали. Он еще не мог понять, что за неприятности сулит ему решение короля, но гнетущее ощущение большой беды надвигалось, как мрачная ночная электричка с выбитыми фарами, ползущая из темной мерцающей путаницы рельсов и проводов медленно, почти бесшумно, слепо, неотвратимо и страшно.
В такие минуты он обычно доставал свою реликвию — непонятным образом оказавшийся в его новой одежде старый потертый бумажник из двадцатого века. Не все уцелело в нем. Военного билета, например, не было, и зеленая бумажка с портретом мистера Франклина улюлюкнулась куда-то, лежали там лишь сиротливая мятая купюра старого образца достоинством в десять тысяч рублей, записка с непонятно чьими телефонами и — главное — маленький конвертик с ее фотографией и отрезанным тонким локоном золотых волос. Фотография просто чудесная, а локон… Ивану еще там, в Чечне, было стыдно, он никому не говорил, но перед каждой ответственной операцией, перед каждым боем целовал этот локон, как талисман, быстро, тайком и всякий раз испытывая сладкую дрожь, то ли от накатывавших воспоминаний, то ли от страха быть застуканным. Вот дурачок! Если б он только мог знать, что и как делали перед боем другие. А впрочем, это действительно слишком интимно — об этом не говорят.
Перед последним боем он забыл поцеловать локон, точнее, просто не успел — подняли ночью, а когда спящего будят криком «Боевая тревога!!!», гораздо важнее правильно намотать портянку, а не целовать какие-то волосы, ведь от портянки может зависеть твоя жизнь, а от локона золотых волос… Как выяснилось — тоже.
Он достал теперь конвертик и раскрыл его, как бы спрашивая помощи у Маши. Он уже не первый раз здесь, в Тинтайоле, разговаривал с ней на полном серьезе, ведь Маша знала всю эту жизнь гораздо лучше его, она это в институте изучала, именно этот период, именно эту страну, а он и в объеме средней школы слабо помнил, в кого в итоге превратились древние кельты и куда завел пресловутых логров старый авантюрист король Артур.
— Ну что, Машуня, как мне быть теперь? Что сказать королю? Что еще посоветовать?
Он говорил вслух и по-русски. Если кто слушал его сейчас, наверняка плодились опять легенды о его безумии или о его чародействе. Но он плевать хотел на все это в такие минуты.
— Ответь мне, Маша!
Маша не ответила, но в тот же миг в окно влетели две ласточки. Маленькие очаровательные птички. Ничуть не путаясь человека, сели на стол перед Тристаном и сказали дружно:
— Фью-фью!
Тристан языками птичьими владел в совершенстве и ответил ласточкам:
— Фюить-фюить!
И тогда одна из них подскочила к заветному конвертику, взъерошила перышки воинственно, да и выхватила золотистый волосок из Машиного локона. Вторая попыталась отнять добычу у подружки, они заверещали, принялись играть в догонялки, поначалу рассекая с тихим свистом пространство комнаты, а затем вылетели в окно, и след их быстро простыл в глубокой синеве вечереющего неба.