Падре Игнасио заслышал топот босых ног и приметил встревоженного сержанта. Его жабьи ляжки обтягивали перелатанные лосины с сильно вытянутыми коленями; голые волосатые плечи прикрывал камзол нараспашку, из которого в полном величии выкатывался живот. Вид у Аракаи был жалкий и беззащитный.
Окованные железом и медью ворота открывались с тягучим скрипом. Не дожидаясь, когда они распахнутся, всадники ринулись в образовавшийся проем.
Драгуны Луиса были злы и пьяны. Дорога — многие сотни испанских лиг по раскаленной альменде, по гористым тропам Сьерра-Мадре, — казалось, превратила их в демонов пустынь. С хохотом и скверной они кружились по площади стаей ястребов, подняв на ноги перепуганных крестьян и домашнюю птицу, тискали краснокожих девок и поднимали фляжки.
Капитан Луис нежно поглаживал пальцами четырехдюймовую сигару и с насмешливой улыбкой, оставаясь в седле, наблюдал. Ухмылка не сошла с его губ даже тогда, когда на пороге церкви показалась знакомая фигура падре Игнасио. Сын губернатора де Аргуэлло, сняв ошейник со своей своры, не торопился надеть его вновь. Драгунам нужен был отдых, они заслужили его — и он не мешал им вкушать прелести жизни.
Меж тем Рамон дель Оро, старинный приятель Луиса из королевских разведчиков-волонтеров, забросил как овцу к себе на седло смазливую мексиканку. Его роскошное белое сомбреро весело звенело монистой и было никак не меньше фургонного колеса.
Дель Оро, по прозвищу Сыч, был родом из индейцев тараумара, но лишь наполовину; отец его был белым, но где он и кто он, не знал даже Господь. Быть может, оттого в груди Рамона и жила с детства двойная ненависть: как к тем, так и к другим, взросшая на крови непримиримых врагов. С годами ненависть сделалась образом жизни. С нею Сыч пил вино, с нею проливал кровь. Внешность полукровки не вызывала приятных ощущений при встрече. Он был скуласт и смугл, что седло. Мореная рожа на кряжистом пне шеи; топорные черты лица с перебитым в двух местах носом; и дикие усы, которые всегда топорщились то страстью, то жестокостью и упирались в серьгастые уши.
Ко всему прочему дель Оро был упрям и несгибаем, что индейский лук. Решения принимал не задумываясь: был голоден — жрал, костенел в седле — заваливался спать, а поймав жертву — насиловал и убивал, торжествуя, если сия добыча была светла на волос и кожу.
— Сука, даже дышать не вздумай против! Ты сегодня… станешь моей! — глаза Рамона горели пугающей похотью и жаждой. Меж чресел запульсировал, загудел ярый бубен желания. Его грубые ласки сыпались на затравленную девушку, трепетавшую осиновым листом.
— Quitate! Quitate, carat!22 — прерывистый крик вырвался из легких девушки. — У меня есть жених!.. Слышишь, отпусти, умоляю тебя, отпусти!
Полукровка пьяно захохотал в ответ, затем оскалился, обнажив ряд привыкших к дракам зубов. Улыбка его расползалась шире, покуда не стала напоминать багровый рубец.
— А ведь я, подружка, умею это… лучше твоего прыщавого сопляка.
— Убирайся! — мексиканку колотила лихорадка страха, на виске билась жилка. Она боялась даже поднять глаза на волонтера.
— А я не уверен в этом… Ну-ка, обними меня! Ух ты, какая гладкая… — он вновь загоготал жеребцом вместе с группой кавалеристов, которые задержались, увлеченные действом.
— Эй, дель Оро! — гаркнул ротмистр с обрубленным наполовину ухом. — Берегись! Эта оса может ужалить!
— Заткните рты! — проревел Сыч и, откровенно запуская пятерню под юбку, сплюнул: — У меня в штанах тоже есть жало! И клянусь, я им умею владеть не хуже, чем палашом.
Драгуны замерли в ожидании. Опаленные солнцем лица — ни дать ни взять рыжие волки пустыни: губы вздернуты, хищно обнажая белые зубы, спины напряжены, точно готовые к броску.
Волонтер спрыгнул на землю — дело пошло на лад. Пленница лишь раскрывала рот. Неожиданно медное лицо исказила гримаса отчаяния, и оно зашлось в крике. Мясистая ладонь сдавила горло — вопль оборвался. Стыдливо мелькнули ягодицы, юбка затрещала под алкающей рукой.
Вне себя от страха, девушка принялась царапаться, извиваться, бить кулаками по тяжелым плечам.
— Саб-ри-на! Саб-ри-на! — рвали ее слух истошные причитания отца и матери, сдерживаемых драгунами.
Сыч лишь сыпал бобами хохота. Тыльной стороной ладони он ударил мексиканку по лицу. Задохнувшись от боли, она обмякла, руки упали.
Прикосновение юной, полуобнаженной плоти разбередило Рамона. Девчонка теперь лежала тихо, раскинувшись, будто спала. Кофта и юбка были разодраны и сбиты в нелепый комок на поясе, из-под которого зазорно темнела сдвинутая бронза ног.