Каурая, почуяв жилой дух, потянулась к избе, однако Владигор придержал ее. Хотя он вымок до нитки и продрог до костей, стоит ли задерживаться в нескольких верстах от Мозыни?
Его сомнения были разрешены появившейся на крыльце молодой и весьма миловидной женщиной. Приветливо улыбнувшись, она поклонилась Владигору и громко сказала:
— Не обходи мой дом стороной, путник. Гость в избе — хозяевам благо. Али под дождем веселее?
Владигор соскочил с лошади, ответил низким поклоном. Тут же, выскользнув из-за спины женщины, к нему поспешила сухонькая старушка в долгополом, изрядно поношенном балахоне. Она взяла каурую под уздцы и без слов повела ее на задний двор.
— Здрава будь, хозяюшка, — с нарочитой усталостью произнес Владигор. — Благодарствую за приглашение. Под дождем, конечно, веселья мало, но и стеснять добрых людей негоже. Не скажешь ли, сколь далеко еще до Мозыни?
— Пять верст, ежели берегом скакать, без дороги. А коли на тракт сперва выехать, то и все восемь. Да только хоть так, хоть эдак — стемнеет прежде, чем ты в Мозынь доберешься. Знать, придется под крепостной стеной ночевать, поскольку ворота нынче замыкают с заходом солнца и никого до самого утра не пускают.
— Чего ж так? — заинтересовался Владигор.
— Борейских разбойников боятся, которые в здешних лесах рыщут.
— А ты не боишься?
— Не боюсь, — усмехнулась женщина. — Ну, у дверей стоять будем или все-таки в избу войдем?
Не дожидаясь ответа, она прошла в дом, оставляя дверь приглашающе распахнутой. Владигор чуть замешкался на крыльце. Он вдруг вспомнил о серебряном Браслете Власти и чародейском перстне, которые не слишком сочетались с одеждой небогатого путника.
Он торопливо снял перстень и спрятал его в потайной надрез на вороте рубахи. А вот куда девать Браслет? Владигор тут же решил, что достаточно будет сдвинуть его с запястья поближе к локтю, — и обомлел. Браслета Власти на руке не было.
Как он мог его потерять?! Будто не веря своим глазам, Владигор ощупал левую руку… и удивился еще больше. Глазам в самом деле нельзя было верить, поскольку Браслет оказался на месте. Но почему-то он стал невидимым!
Белун предупреждал князя, что далеко не все волшебные свойства Браслета Власти ему известны. Похоже, это было одно из них. Вот только что оно означало? Раздумывать по сему поводу было некогда, по крайней мере здесь и сейчас. Владигор шагнул в избу и еще раз поклонился молодой хозяйке, скрывая свою озабоченность нежданным «поведением» Браслета.
— Извини, хозяюшка, если не ко времени… За беспокойство заплачу сколько скажешь.
— Эвон как? — Женщина вскинула бровь. — Не похож ты на тех, кто богатством хвастает. Да и пустой это разговор — не в корчму пришел, не на постоялый двор. Снимай-ка накидку свою и что еще мокрое: на печи обсушу. К столу садись, вечерять будем.
Через некоторое время Владигор уже ничуть не жалел о том, что наткнулся на этот приветливый хуторок возле моря. Молодка обращалась с ним запросто, заставив позабыть о церемониях, два последних года докучавших Владигору в княжеском дворце. Впрочем, она-то об этом даже не догадывалась и вела себя так, как привыкла: не суетилась и не лебезила перед гостем, выставила на стол нехитрую снедь — ушицу и свекольную кашу, да еще послала молчаливую старуху в погреб за бражкой.
Владигору понравилось, что начала она не с любопытствующих вопросов, а напротив — о своем житье-бытье речь повела. Так он узнал, что хозяйку зовут Ликеей и родом она из поморской Венедии, откуда еще девчонкой ее привез бывший муж, мореход Бонита. Пять лет назад, покинув юную супругу на несколько дней, чтобы сопроводить ладью борейских купцов из Мозыни в Поскреб, мореход исчез навсегда. Сколько ни расспрашивала она людей, никто более о той ладье ничего не слыхал… С тех пор Ликея хуторское хозяйство сама ведет, в родные края возвращаться не помышляет и жизнью своей, в общем-то, довольна.
Владигор не стал выяснять, отчего она вновь замуж не вышла и каково одинокой в безлюдье жить. Зачем в чужую жизнь лезть? Тем паче что Ликея, кажется, одиночеством не томится: глаза бедовые, на язык бойка, вольна и шаловлива в поведении с гостем. Вон как на лавке сидит — будто не замечает, что подол до колен задрался. Смеется заливисто, голову с тяжелой огненно-рыжей косой назад откидывая, отчего льняное полотно высокую грудь еще больше обтягивает…
Молчаливая старуха принесла кувшин бражки и вновь вышла. Владигор хотел было спросить у нее о своей каурой, но Ликея жестом остановила его. Когда дверь за старухой закрылась, пояснила:
— Это Верия, нянька моя с детских лет. Как отец с матушкой Боните меня отдали, она враз онемела. Все слышит, понимает, а говорить не может… За лошадь не волнуйся: обиходит, накормит и напоит не хуже, чем я тебя. Кстати, не пора ли и нам бражки испить? Верия знатную брагу варит — такой ты еще не пробовал.
Пригубив из маленького черпака, поднесенного Ликеей к самым его губам, Владигор признал: да, славное угощение, какое и княжеским винокурам честь бы сделало.
Ликея наполнила до краев глиняные кружки, мимолетно задев локоточком зардевшуюся щеку Владигора. Тут же извинилась и, будто придавая этому извинению особую искренность, нежно провела ладонью по его щеке и подбородку.
— Колючий какой! — Она озорно стрельнула глазами. — Как же девицы при княжеском дворе с тобой милуются? Все, небось, исцарапанными ходят!
Владигор, чтобы преодолеть смущение и выгадать время для обдумывания ответа, сделал большой глоток из кружки. Брага быстро и весело разлилась по жилам.
— С чего ты взяла, что ладорские девицы ко мне ластятся? Разве похож я на человека из дворцовой челяди?
— Так ведь сам сказал, что княжеские винокуры такой бражки не варят. Значит, уже доводилось пить из серебряных кубков.
— Сметливая ты, Ликея, — улыбнулся Владигор. — Угадала почти верно. Из серебряных и даже из золотых, что княжеский любимый сотник Ждан изволил для меня наполнить. Случилось это почти два года назад — на пиршестве в честь вокняжения Владигора…
— И кем ты был на том пиршестве? Ладорским дружинником или разбойником из чураньской ватаги, которая помогла Владигору отцовский трон вернуть?
— Ни тем ни другим. Просто прохожий человек, умеющий струны перебирать на гуслях да сказы кое-какие помнящий — из тех, что Климога людям сказывать запрещал.
— Ты бродячий гусляр? — не поверила Ликея. — Где ж твои гусли?
— Нет-нет, — поспешил объяснить Владигор. — Гусляром был мой дед, от него и выучился немного на гуслях играть. В дни празднества не смогли сыскать в Ладоре и даже поблизости ни единого песельника, всех братоубийца Климога извел за годы своего кровавого правления. А я как раз мимо проезжал, кто-то признал во мне гуслярного внука, вот и попал на веселый пир Владигора.
Он понимал, что дальнейшие расспросы Ликеи могут опровергнуть его слова, поэтому постарался сменить тему. Не придумав ничего лучшего, попросил хозяйку долить браги в кружку:
— Уж больно хороша — до нутра прогревает!
— Ой ли? — лукаво спросила Ликея, прижимаясь к нему жарким бедром. — Мне-то казалось, что мужское нутро согреть только женщина может…
Ее ласковая рука взъерошила нечесаные космы Владигора, скользнула к спине, под ворот рубахи. Владигор вдруг испугался, что Ликея может случайно коснуться припрятанного перстня, и резко повернулся к ней лицом. Она восприняла его порыв по-своему. Чуть слышно вскрикнула, обвила руками крепкие плечи Владигора и припала мягкими, податливыми устами в его губам.
Столь сладок и горяч был поцелуй, что у Владигора голова пошла кругом. Он ощутил, как упруго и призывно изогнулось ее молодое тело, раскрываясь словно цветок в его руках…
Но в следующий миг Ликея выскользнула из его объятий, отступила на шаг и весело рассмеялась.
— Э, дружок, не слишком ли торопишься? За молодухой сперва-то поувиваться надо, подарком завлечь, ласковыми речами одурманить. А там видно будет, что из этого получится.